– Видел парочку.
– Ты точно всё про них знаешь?
Он опять пожал плечами и рассмеялся, я встала и решительно указала на выход:
– Спать иди, фантазёр. Пусть тебе приснится Йода-мастер, и расскажет про тёмную сторону силы. Говорят, там есть печеньки.
– У нас тоже есть печеньки, – вздохнул ВэВэ, я строго подняла палец:
– Но это ещё не значит, что мы – тёмная сторона. Ощути разницу. И иди спать. Я тоже с тобой пойду.
– Пойдём, – он встал, положил ладонь мне на плечо и повёл в спальню. Я разделась раньше него, забралась под одеяло, он выключил свет и лёг рядом, обнял меня, без намёков, просто приятно. Я обняла его сильнее, стала гладить по спине, потом по другим интересным местам, места становились всё интереснее, пока он не спросил наполовину шутливым, наполовину предостерегающим тоном:
– Это что за поползновения?
Я изобразила обнаглевший голос, не видящий ничего плохого в своём поведении:
– Обычные поползновения, как их... Поползновениус вульгарис!
– Как интересно. И к чему они могут привести?
– О, к страшным вещам.
– Например?
– Например, ты не выспишься.
Он вздохнул:
– Судьба у меня такая, не высыпаться. Снимай, – он подёргал меня за бретельку, изобразил суровый тон: – И на будущее запомни, в этой кровати дресс-код.
– Какой?
– Голый.
– Вообще?
– Абсолютно.
– А школьная форма?
– На столе пусть лежит, прямо на моих рисунках.
– А деловой костюм?
– На диване в кабинете, будет очень атмосферно.
– Хорошо, завтра принесу, положу.
– Буду ждать, – он проверил, что я соблюдаю дресс-код, остался доволен, я уточнила:
– Или лучше фоточки?
– Лучше сразу всё. Фоточки я и сам могу сделать. Я, кстати, думаю студию купить. А то чего мы её арендуем постоянно, это уже не выгодно.
Я обняла его за шею с некоторой долей желания придушить, и прошептала:
– Васенька, радость моя...
– Что?
– Выключи бизнес-мышление.
Он рассмеялся и вздохнул:
– Ладно.
– Кстати, Алекс, который с розовыми волосами, недавно мне плакался, что в долги влез, и студию свою думает продать. Она к нам расположена удобно, и Миша там оборудование хвалил.
ВэВэ рассмеялся и слегка прикусил моё ухо, отпустил и прошептал:
– Анечка, радость моя... Своё бизнес-мышление выключить не хочешь?
Я рассмеялась и шмыгнула носом, как будто мне стыдно:
– Я просто забуду потом, если сейчас не скажу. Всё, я молчу.
Он опять рассмеялся и поцеловал меня в нос, заявил, как факт:
– Из отпуска выйдешь менеджером.
Я нервно улыбнулась:
– Все будут думать, что я эту должность... скажем так, нацеловала.
– А ты умеешь? – изобразил заинтригованность он, я его укусила за ухо, он рассмеялся, я фыркнула:
– Очень смешно.
– Расслабься, я шучу. Судя по твоим успехам в работе, это я должен тебя облизать с головы до ног, чтобы ты не ушла к конкурентам.
Я изобразила заинтригованный восторг:
– А ты умеешь?!
Он мурлыкнул мне на ухо:
– А ты ещё не поняла?
Было жутко щекотно, как будто он тоже нашёл на моей шее правильное место, вызывающее визг и убегание, от этого вставали дыбом все волосы абсолютно везде, даже там, где их никогда не было. Он провёл пальцем по моей шее, вызывая новые волны внутреннего визга, и прошептал на ухо:
– Если не поняла, я объясню ещё раз, мне не сложно. Я вообще по жизни терпеливый, могу объяснять столько раз, сколько надо.
– Очень щекотно, – предостерегающе сказала, – очень-очень.
Он изобразил суровость:
– Будь серьёзнее, ты почти замдиректора.
– Я в отпуске.
– Себе, что ли, отпуск взять? Надо об этом подумать. Ты любишь думать?
– Я люблю думать.
– Мне тоже нравится. Подумаем вместе?
– Отличный план.
Отступление первое, великое
Вчера вечером
Великий Василий Оксанович приехал домой. Остановил машину у подъезда, заглушил двигатель, выключил фары, потёр уставшие глаза. Посмотрел на своё окно – светится.
"Странная такая штука. Но приятная."
Рядом с окном был балкон, на верёвке висело что-то большое, что он сначала принял за флаг Греции, потом рассмотрел, что это платье, и рассмеялся. Стал фантазировать, как она будет в платье, как без платья. Это совершенно не вступало в диссонанс, хорошо было везде.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он так вымотался за день, что хотелось доползти до кровати, даже не разуваясь, сбросить ботинки вместе со штанами, упасть лицом вниз и умереть до утра, но показывать свою убитую физиономию Анечке не хотелось, поэтому он дал себе пять минут, чтобы собраться и изобразить бодрость. Включил музыку, но сразу выключил – не вставляло. Достал телефон и убрал – не хотелось отвлекаться. Он вроде бы ничего не делал, но хотелось продолжить это ещё немного, просто побыть в этом ощущении. Оно было очень слабым, едва угадывалось, но всё же давало уверенность, что это очень важно, потому что это начало чего-то великого, как первый росток дерева, которое проживёт тысячу лет, меняя под себя рельеф и формируя экосистему.
"Странная штука. Мелочь, вроде бы. Но нет."
Было странное чувство, как будто внутри всегда горит свет, или как будто в кармане котёнок, во внутреннем, спит – никто его не видит, никто о нём не знает, но он там. Крохотный, тёплый, хрупкий, полностью зависимый, логично испуганный и нелогично надеющийся на заботу. Её было совершенно не жалко. Котёнок считал раем такой мизер, а взамен давал так много, что это было несопоставимо, и хотелось с радостью давать ещё больше, и ещё, и ещё. Эта радость расцветала внутри как цветок, который выглядел маленьким и невзрачным, пока не раскрылся, а потом из центра наружу отгибались всё новые и новые лепестки, превращая серый бутон в феерию красок.
От этой силы становилось страшно. Это ничего общего не имело с тем желанием впечатлить, которое одолевало его рядом с Роксаной, тогда он считал деньги и считал себя очень крутым, был готов тратить миллионы, но взамен хотел видеть определённый список пунктов, которые она была ему должна. А сейчас никаких списков не было, и богачом он себя не ощущал, и тратил как будто бы что-то такое, что давно копилось внутри, и что было легко отдавать, зная, что оно не просто растратится и исчезнет, а вложится во что-то долгосрочное, и обязательно отобьётся в тысячекратном размере.
"Или не отобьётся. Если не отобьётся, то что?"
Просчитывать варианты не было ни малейшего желания, у него был один, самый лучший, и остальные были не интересны. И была уверенность, которая опиралась на что-то, что было надёжнее любых гарантий, потому что он не видел этому края, оно уходило куда-то за грани осознаваемой вселенной, и состояло из чего-то прекрасного и цельного, без малейших примесей сомнений. Этому не находилось названия, но это было очень важно, и он ощущал себя просветлённым и избранным из-за того, что узнал и понял эту штуку, а весь остальной мир, который ещё не понял, хотелось считать глупым и ценящим совсем не то.
"Как это называется?"
Вопросы растворялись в сиянии и исчезали, ответов не было, он как будто отдавал вопросы, чтобы больше не беспокоиться о них, и получал освобождение, этого было достаточно.
"Надо подумать над этим... Или не надо?"
Зачем думать о том, что уже решено, было не понятно, но он к пониманию и не стремился, он просто избавлялся от вопросов, чтобы не носить их в себе.
"Надо купить цветы... Или нет?
А любит ли она цветы?
Что она вообще любит?"
Он ничего о ней не знал, и это приводило в ещё большее изумление, не понимание, как это вообще получилось, так быстро и так удачно сложилось, с первой попытки и сразу в дамки.
"Теперь главное всё не испортить. Как всё не испортить?"
