тысячи других подкидышей продолжали уничтожать кормилицы, работавшие в приходских работных домах. В целях экономии приходские служащие отдавали младенцев женщинам, которых прозвали «няньками-убийцами» или «мясниками в юбке», поскольку «от их «забот не удавалось остаться в живых ни одному ребёнку». В континентальной Европе поступление подкидышей в приюты стабильно нарастало даже в первые годы XIX века. Например, во Франции количество младенцев, отданных в приюты, выросло с 40 тысяч в 1784 году до 138 тысяч в 1822 году. К 1830 году по всей Франции использовалось 270 вращающихся ящиков, а за десятилетие с 1824 по 1833 годы 336 297 младенцев было оставлено в приютах в соответствии с установленной законом процедурой. «Матери, оставлявшие своих детей в ящике, знали, что обрекают их на почти столь же верную смерть, как и в том случае, если бы они выбросили их в реку». 80–90 % детей в этих учреждениях умирали на первом году жизни.
Ещё в 1770-х годах население Европы находилось, согласно определению демографов, на «домодерной» стадии, характеристиками которой являются высокие показатели рождаемости и смертности (около 45 и 40 человек на тысячу соответственно), годовой темп прироста в 0,5 % и ожидаемая продолжительность жизни при рождении около 30 лет. До пятнадцатилетнего возраста доживало менее половины родившихся. В Швеции – стране с наиболее надёжными данными переписей населения XVIII века – 21 % младенцев, чьё рождение было зарегистрировано, умирали в течение первого года жизни [Llewellyn-Jones 1974].
После 1770 года в отдельных частях Европы началась, согласно определению демографов, ранняя стадия перехода. Произошло заметное снижение уровня смертности, хотя уровень рождаемости оставался примерно неизменным. Это не обязательно означало повышение уровня благосостояния. Демографические исследования, посвящённые ранней стадии перехода в современных слаборазвитых странах, свидетельствуют, что снижение уровня смертности и, как следствие, увеличение прироста населения могут приходить при неизменном или даже ухудшающемся уровне здравоохранения и благосостояния. Например, Бенджамин Уайт в своём недавнем исследовании бедных крестьян центральной части острова Ява обнаружил, что родители возьмутся за воспитание дополнительных детей, если это принесёт хотя бы незначительный перевес выгод над издержками. Эта взаимосвязь между количеством детей и выгодами помогает объяснению того, почему многие слаборазвитые страны выглядят настолько невосприимчивыми к контролю над численностью населения с помощью методов добровольного планирования семьи. В случае, если чистые выгоды от воспитания детей превышают издержки, благосостояние семьи, которой каким-то образом удастся вырастить больше детей, будет несколько выше, чем у её соседей, даже если одновременно уровень жизни населения в целом снизится.
В конце XVIII века в Европе присутствовал огромный спрос на детский труд. В рамках домашних хозяйств дети были задействованы в различных «надомных промыслах», помогая чесать шерсть, прясть хлопок, а также шить одежду и производить другие товары по контрактам с предпринимателями-заказчиками. Когда основным центром обрабатывающих производств стали фабрики, именно дети нередко оказывались для них основным резервом рабочей силы, поскольку им платили меньше, чем взрослым, а вдобавок они были более послушными. Таким образом, можно с уверенностью заключить, что снижение уровня смертности на ранних стадиях промышленной революции было обусловлено – по меньшей мере частично – возросшим спросом на детский труд, а не в полной мере существенным общим улучшением питания, жилищных условий или здоровья. Детям, к которым раньше относились с пренебрежением, которых бросали или убивали в младенчестве, теперь была предоставлена сомнительная привилегия дожить до того возраста, когда они смогут прийти на фабрику и проработают там несколько лет, пока не заболеют туберкулёзом.
Провальный результат первых трёх после распада феодализма столетий механизации и научной инженерии был очевиден для всех. В конечном итоге именно масштабное распространение нищеты и страданий на Европейском континенте и стало той искрой, которая зажгла пламя Французской революции. В 1810 году рабочие фабричных районов Англии скандировали лозунг «Хлеб или кровь». Чтоб добыть еду, обнищавшим массам приходилось всё больше воровать. С 1805 по 1833 годы ежегодное количество обвинительных приговоров за воровство в Англии выросло на 540 %, а с 1806 по 1833 годы на их основании было повешено 26,5 тысячи человек, в основном за кражу небольших сумм денег. В 1798 году страх перед революцией и ужасающее положение рабочего класса посреди технического прогресса и экономического роста побудили английского пастора Томаса Мальтуса представить публике свою знаменитую доктрину, гласившую, что бедность и страдания неизбежны. Объём средств к существованию, указывал Мальтус, рос в арифметической прогрессии, однако количество людей увеличивалось ещё быстрее. Мальтус не утверждал, что численность населения никогда не будет соответствовать доступному объёму продовольствия – скорее, он предупреждал, что без сдерживания роста населения посредством воздержания в качестве ограничителей этого роста будут выступать войны, детоубийство, голод, чума, прерывание беременности и нежелательные формы контрацепции. Применительно к прошлому Мальтус оказался абсолютно прав. Однако его ошибка заключалась в том, что он не смог предвидеть, каким образом промышленное производство в сочетании с новыми способами контрацепции вскоре приведут к стремительному и беспрецедентному повышению уровня жизни.
Вызов Мальтусу и другим экономистам XIX века, чьи дурные пророчества стали называть «мрачной наукой», бросили Карл Маркс и другие реформисты и радикальные мыслители. Они исходили из того, что состояние бедности и нищеты, в котором оказались европейские крестьяне и рабочие, являлось следствием законов, свойственных политической экономии капитализма, а не человеческому существованию в целом. Как утверждал Маркс, капиталисты извлекали прибыль от эксплуатации труда, а заработная плата при капитализме всегда будет снижаться до уровня прожиточного минимума вне зависимости от того, растёт или сокращается население. Маркс настаивал, что законы, внутренне присущие капитализму, неизбежно приведут к концентрации богатства в руках немногих плутократов и обнищанию всех остальных. Однако и Марксу, как и Мальтусу, не удалось предсказать быстрый и беспрецедентный рост уровня жизни, который произойдёт вскоре.
Ни Мальтус, одержимый законами воспроизводства, ни Маркс, одержимый законами производства, не осознавали того, что промышленная революция создавала совершенно новые отношения между производством и воспроизводством. В отличие от всех предшествующих крупных трансформаций способов производства, промышленная революция XIX века привела к огромному скачку производительности труда, который сопровождался не увеличением, а снижением темпов роста населения. С пикового значения около 1 % в год в начале 1800-х годов динамика демографического роста упала до 0,5 % в год столетие спустя, даже несмотря на то, что объём продуктов питания и других основных предметов первой необходимости, доступных в расчёте на душу населения, увеличивался гораздо быстрее. Замедлению общих темпов экономического роста в Европе способствовала эмиграция в другие части света, однако по большей части это снижение объясняется падением уровня рождаемости с 45 до менее 20 человек на тысячу.
Именно этот феномен именуется демографическим переходом. По всему миру экономисты и государственные
