крестьянских наделов, приводила к обнищанию большей части сельского населения и стимулировала миграцию в города и центры производства шерсти.
Дальнейшее описание этого процесса во многом основано на работе «Бедность и прогресс» Ричарда Г. Уилкинсона, который указывает, что в Англии XIII века происходило снижение плодородия пахотных земель и урожайности по отношению к количеству посаженных семян:
«Сбалансированная система средневекового сельского хозяйства была нарушена. Расширение пахотных площадей не сопровождалось достаточным расширением пастбищ и увеличением поголовья животных, способных давать навоз… Промежутки пребывания земли под паром сократились, при этом в обработку стали вводиться земли более низкого качества» [Wilkinson 1973: 76–77].
Попытки повысить урожайность на единицу площади предпринимались при помощи известкования, удобрения земли мергелем, вспашки с добавлением соломенной золы, более интенсивного посева и экспериментов с новыми семенами – но всё было тщетным. Несмотря на то, что совокупный объём производства вырос, население увеличилось ещё больше. С конца XII по начало XIV веков цены на пшеницу почти утроились, тогда как английский экспорт шерсти вырос лишь на 40 %. Рост цен на зерно означал, что семьи, у которых не было достаточно земли, чтобы прокормить себя, оказались на пороге нищеты или перешагнули его.
Как уже отмечалось при рассмотрении демографического роста у яномамо, для периода, непосредственно предшествующего перегрузке и истощению доиндустриальной экосистемы и наступающего вскоре после этого, должны быть характерны пиковые показатели убийств детей женского пола. Эту гипотезу невозможно проверить на примере яномамо, однако в нашем распоряжении имеются данные по Англии времён позднего средневековья. Как указывает Джосия Рассел [Russel 1948], в промежутке между 1250 и 1358 годами соотношение между мальчиками и девочками в Англии достигло пикового показателя 130:100 и сохраняло резкий дисбаланс в течение ещё одного столетия. Поскольку в иудео-христианской традиции инфантицид считался полноценным убийством, родители, конечно же, прилагали все усилия для того, чтобы создавалось впечатление, будто смерть нежеланных младенцев была чистой случайностью. В исследовании Барбары Келлам [Kellum 1974], посвящённом детоубийству в Англии XIII–XIV веков, говорится, что в тех случаях, когда смерть ребёнка наступала от ошпаривания кипятком из кастрюли, опрокинутой с плиты, или когда ребёнок тонул в чане с молоком либо падал в колодец, нужно было вызывать коронера. Однако случаи, когда ребёнок задохнулся – а именно так выглядела наиболее частая причина «случайных» детских смертей, – разбирал приходской священник. Смерть от нехватки воздуха обычно связывали с тем, что мать «прилегла» на ребёнка во сне, поэтому матерям в таких ситуациях редко назначалось более суровое наказание, чем публичное порицание и покаяние в виде питания хлебом и водой.
Утверждения, что мать могла нечаянно прилечь на ребёнка и задавить его, были основаны на праве матери кормить детей в собственной постели, оставляя их рядом с собой на ночь, хотя она была обязана проявлять осторожность, чтобы, заснув, не подмять ребёнка под себя. Когда младенец умирал именно при таких обстоятельствах, доказать намеренный характер убийства было невозможно. В то же время очевидно, что матери, имеющие серьёзные стимулы к воспитанию своих детей, редко подминают их под себя, когда переворачиваются во сне. Поэтому единственным объяснением огромного дисбаланса в соотношении между мальчиками и девочками во времена позднего Средневековья представляется избирательное детоубийство, а не несчастные случаи.
Несмотря на высокий уровень убийств девочек, население Англии продолжало расти до 1348 года, когда самая разрушительная эпидемия чумы в истории Европы – Чёрная смерть – унесла от четверти до половины её населения. Если исходить из того, что мы знаем о взаимосвязи между плохим питанием и пониженной устойчивостью к болезням, полагаю, будет обоснованно предположить, что значительный уровень смертности во время пандемии Чёрной смерти был связан с ухудшением качества питания. Разумеется, Чёрная смерть имела причинно-следственные связи и с переселением людей из сельской местности в города и увеличением общей плотности поселений.
После Чёрной смерти в Европе начался период интенсивных политических и экономических беспорядков. Феодальные королевства были сверху донизу потрясены масштабными крестьянскими восстаниями, мессианскими движениями, новыми культами, адепты которых практиковали самобичевание, резнёй евреев, расколами внутри Католической церкви, крестовыми походами против еретиков, основанием инквизиции и непрерывным циклом войн, одну из которых вполне уместно называют Столетней (1337–1453). Надо полагать, всё это были симптомы того, что интенсификация поместного способа производства достигла своих экологических пределов, а кризис, предшествовавший возникновению нового способа производства, известного под именем капитализма, был, по существу, схож с теми кризисами, которые предшествовали неолитической «революции» и возникновению первичных государств [49]. Этот момент хотелось бы прояснить. Речь не идёт о том, что кризис феодализма в XIV веке объясняется только экологическими факторами и репродуктивным давлением – своё воздействие оказали и другие факторы, такие как эксплуатация крестьян феодалами и появление новых классов купцов и банкиров. Давление со стороны феодальной знати и растущих торговых кругов сыграло свою роль в возникновении кризиса столь же несомненно, как коррумпированные амбиции китайской управленческой бюрократии внесли свою лепту в гибель многочисленных династий. Кроме того, нельзя исключать, что если бы правящий феодальный класс оказывал меньшее давление на крестьян с целью заставить их интенсифицировать производство, то демографический рост мог бы временно прекратиться и численность населения оставалась бы на достаточно низком уровне для того, чтобы предотвратить кризис и поддерживать уровень благосостояния выше порога нищеты. Возможно, что свою роль в ускорении роста населения и приближении кризиса также сыграло противодействие церкви детоубийству.
Однако игнорировать экологические факторы невозможно. Последствия огораживания земель для производства шерсти не были бы значительными, если бы способность земель, остававшихся неогороженными, обеспечивать дополнительные урожаи продовольственных культур уже не находилась за гранью предельной отдачи. Поэтому у нас нет никаких оснований сомневаться в том, что в дальнейшем в силу ряда климатических пертурбаций фактора репродуктивного давления оказалось бы достаточно, чтобы подготовить условия для перехода к новому способу производства. В конечном итоге, начало циклам интенсификации, истощения и появления новых способов производства было положено в бесклассовых и догосударственных племенных и деревенских обществах. Поэтому, полагаю, необходимо сделать следующий вывод: для поместной системы была характерна неотъемлемая нестабильность в силу как политико-экономических, так и экологических причин, однако при том уровне знаний, который мы имеем в настоящий момент, не следует придавать большее объяснительное значение какой-то одной из этих двух групп факторов.
Остаётся один вопрос: почему сокращение численности населения после Чёрной смерти не стало частью цикла демографических и экономических подъёмов и спадов, напоминавших подъёмы и спады уровня благосостояния, которые лежат в основе смен правящих династий в гидравлических обществах. Иными словами, почему на смену феодализму пришла совершенно новая система вместо восстановления феодализма после того, как кризис миновал? Полагаю, что и здесь
