ключ даёт теория Витфогеля, которая предполагает особое внимание к резко отличающимся друг от друга экологическим условиям феодального и гидравлического обществ – хотя и здесь ещё раз следует сделать акцент на наличии взаимодействия между экологическими и политико-экономическими факторами.
В гидравлических обществах обнищание и крах правящих династий, как правило, были связаны с приходом в упадок и прекращением обслуживания инфраструктуры водообеспечения. Поэтому первоочередной задачей было восстановление гидротехнических сооружений – эта задача ложилась на плечи новой династии, которая действовала не из альтруизма, а из соображений максимизации собственного политического влияния и экономического благосостояния. Взяв на себя обязательства по восстановлению гидротехнической инфраструктуры, новая династия автоматически обрекала и общество в целом на восстановление политической экономии деспотизма, основанной на управлении аграрными ресурсами. С другой стороны, проблема, связанная с кризисом европейского феодализма, заключалась в отсутствии земли у крестьян, ставших жертвами огораживания, и перехода к животноводству на участках, необходимых для выращивания продовольственных культур. Те хозяева поместий, которые превращались в купцов и мануфактурщиков, не могли считать своими главными задачами устранение с огороженных земель овец, возвращение на них крестьян и прекращение производства шерсти. Максимизация их непосредственных политических и экономических выгод предполагала движение не назад, а вперёд – к более масштабным и менее стеснённым различными ограничениями попыткам заработать деньги и накопить капитал за счёт выращивания большего количества овец и производства большего объёма шерсти. Одним словом, поместная система не была восстановлена – вместо этого на смену ей пришла система, основанная на научных технологиях, машинном производстве, капитализме и парламентской демократии.
При капитализме распределение большинства товаров и услуг осуществляется «компаниями», которые контролируют накопленные запасы денег или «капитала», либо имеют к ним доступ. Цель таких компаний – накопить больше капитала, причём как можно быстрее и эффективнее максимизируя темпы извлечения прибыли. Та или иная компания может увеличить норму прибыли, если добьётся технологического преимущества над конкурентами и снизит издержки на единицу продукции. Поэтому ключевое значение для накопления капитала и успехов в бизнесе вскоре приобретают технологические инновации, а ключ к ним предоставляет, в свою очередь, наука. Таким образом, капитализм, наука и научные технологии формируют своеобразный комплекс взаимно усиливающих друг друга элементов, который возник в Европе, оказавшись разрешением кризиса феодализма.
Многие характерные особенности этого комплекса присутствовали и в гидравлических обществах. Например, у китайцев имелись частная собственность на землю, рынки, на которых устанавливались цены на сельскохозяйственные и промышленные товары, богатые купцы, а также сети банков и ассоциаций торговцев. Крестьянские семьи покупали и продавали товары на местных рынках с целью получения максимальной прибыли. Кроме того, китайские императоры поощряли научные и технологические новшества – как демонстрируют недавние исследования, до XIV века темпы научно-технического прогресса в Китае действительно были столь же высокими, как и в Европе. В работах современных историков, например, показано, что именно китайцам удалось разработать важнейший элемент конструкции часов – спусковой механизм, не допускающий быстрого разматывания пружины при её сильном заводе. По иронии судьбы, именно китайцы изобрели порох, который европейцы использовали при завоевании Востока. Благодаря вложениям различных ресурсов в находившиеся под контролем государства плотины, каналы и ирригационные системы, китайские водяные мельницы превосходили европейские. Выдающийся историк китайской науки и техники Джозеф Нидэм [Needham 1970] считает использовавшиеся в китайской металлургии воздуходувные машины с водяным приводом прямым предшественником парового двигателя. Кроме того, Нидэм приписывает китайцам изобретение первого прообраза компьютера[50], шлюзовых ворот, подвесных мостов с железными цепями, первого настоящего механического коленчатого вала, корабельного руля, закреплённого на корме, и воздушного змея, способного поднимать человека. Наконец, уже в 1313 году н. э. китайцы экспериментировали с прядильными машинами с водяным приводом, которые были прямыми прототипами европейских прядильных машин.
Но, несмотря на эти великие эксперименты, есть обоснованные сомнения в том, что Китаю вообще когда-либо удалось бы прийти к индустриальному способу производства без угроз и стимулов в виде европейского примера. Технологическое преимущество над конкурентами в Китае никогда не становилось ключевым фактором увеличения прибыли и накопления капитала. Основным фактором в китайской коммерческой жизни было наличие поддержки со стороны бюрократии, занимавшейся управлением аграрными ресурсами – того самого марксова «ведомства внутреннего грабежа». Без надлежащих связей предпринимателя с государством его прибыль могли расхитить коррумпированные чиновники. Действие лицензий на торговлю можно было произвольно приостанавливать, а компании, которые оказывались слишком прибыльными, постоянно находились под угрозой поглощения государством. Иными словами, в Китае рост частной торговли и производства следовал за ростом государства, управлявшего аграрными ресурсами, и оставался пусть и важным, но второстепенным аспектом централизованной политической экономии. Хозяева гидравлического общества, отмечает Витфогель, «в лучшем случае относились к капиталистическому предприятию как к саду, который способен приносить плоды, а в худшем случае подрезали и обдирали поросли бизнеса, действовавшего на базе собственного капитала, до самого стебля». В Европе же после завершения средних веков частная промышленность и торговля, напротив, шли в ногу с возникновением парламентских монархий или даже предшествовали им. Могущество европейских королей и купцов рождалось на общем основании феодальных барьеров и ограничений, а за контроль над политико-экономической системой, появившейся после феодализма, боролись и те, и другие.
Хотя английские, французские и испанские монархи были способны жестоко вмешиваться в жизнь своих подданных, ограничителем их тирании всегда выступало сопротивление крупных собственников и богатых купцов. «Европейские абсолютные монархи, – указывает Витфогель, – строили такие же беспощадные тайные планы и столь же безжалостно занимались убийствами, как и их восточные собратья. Однако их власть преследовать других людей и присваивать их собственность сдерживалась земельной аристократией, церковью и городами, чью автономию правители-автократы могли ограничивать, но не могли уничтожить». Во Франции и Англии притязаниям европейских монархов на божественные полномочия и абсолютную власть воспрепятствовала буржуазия. Европейские короли, которые претендовали на превращение в монархов наподобие фараонов и великих правителей инков, рано или поздно либо отказывались от своих прав быть воплощением воли небес, либо кончали жизнь на плахе.
С антропологической точки зрения, возникновение буржуазных парламентских демократий в Европе XVII–XVIII веков было редким примером разворота вспять того нисхождения от свободы к рабству, которое являлось главной особенностью эволюции государства на протяжении шести тысяч лет. Витфогель, выступая против утверждения Маркса и Энгельса о том, что вся история человечества есть история классовой борьбы, отмечал, что «классовая борьба является роскошью полицентричных и открытых обществ». Впрочем, вряд ли можно отрицать, что классовая борьба существовала и в гидравлических обществах (по меньшей мере, в скрытых формах). Поэтому мысль Витфогеля, вероятно, более точно было бы сформулировать так: только в новейшей истории Европы и Америки низшие классы добились свободы открыто бороться за контроль над государством. Ни один человек, питающий
