— Михаил Фролович страшно ругался! — подтвердил Инихов. — Я, как и Лукащук до меня, уж испугался: всё, удар сейчас Михаила Фроловича хватит! Спасать человека нужно! И заставил его принять еще капель сорок аптечного снадобья.
— Я не хотел, — мимолетная улыбка, — даже вырывался и фыркал водой из стакана, но разве с Сергеем Ильичом, когда он разойдется, совладаешь! Заставил меня, шельмец, проглотить настойку!
Инихов хихикнул:
— Если честно, понятия не имел, что капли возымеют такое действие!
— Какое? — заинтригованно спросил я.
Чулицкий посмотрел на меня, на мою памятную книжку, на карандаш в моих пальцах, но, пожав плечами — какая, мол, разница? — пояснил, понимая, что поясняет на публику[13]:
— Если первая доза на какое-то время просто оглушила меня, то вторая как будто влетела в голову артиллерийским снарядом, разорвалась в ней и выбила всё, что в наших мозгах отвечает за координацию: движений, речи… всякую вообще координацию. Ноги мои удлинились: я с удивлением смотрел, как пол кабинета покачивался где-то в отдалении. Руки приобрели поразительную, но совершенно неконтролируемую гибкость: за что бы я ни пытался взяться, непременно промахивался мимо; зато ухватывал и то, до чего в здравом состоянии и не помышлял бы дотянуться! В голове поселилась удивительная ясность: отстраненная от мгновения бытия, словно и не моя вовсе. Язык же едва шевелился: со стороны, полагаю, мою речь можно было принять за нечленораздельное мычание пьяного!
Инихов подтвердил:
— Да, так и казалось.
Чулицкий:
— Возможно, такое общее действие было вызвано не только передозировкой, но и чрезмерными возлияниями ночью, но факт оставался фактом: говоря непредвзято, я более ни на что не годился!
Дыша отнюдь не тяжело, я повалился в кресло и вдруг осознал: да что же это? Ведь есть, есть еще дело! И даже не одно. О чем мы договаривались с Можайским? Что я задержу и допрошу не одного, а нескольких подозреваемых из числа получивших наследство родственников! А я, завозившись с Некрасовым и странным воскрешением его дядюшки, напрочь обо всем этом забыл…
«Инихов!» — закричал тогда я…
— Попытались закричать, — поправил Сергей Ильич.
— Да, — согласился Чулицкий, — попытался…
«Инихов!» — попытался закричать я. — «Вели заложить коляску! Мы отправляемся!»
«Куда?»
«Подай список!»
— Я, — пояснил Сергей Ильич, — сразу же понял, что речь о погибших в пожарах и наследовавших им родственниках, взял список со стола и подал Михаилу Фроловичу.
— А я, — Чулицкий, — начал перелистывать его непослушными пальцами.
«Вот! — я, наконец, выбрал фамилию. — Это неподалеку. Едем!»
— Мы, — Инихов, — действительно поехали, хотя и немалого труда мне стоило сопроводить Михаила Фроловича по лестнице. И еще большего — подсадить в коляску!
— Да. — Чулицкий — Но мы поехали.
— И зря.
— Как так? — Можайский.
— А вот так. — Больше Чулицкий не улыбался. — В адресе нужного нам человека не оказалось: выбыл.
— Тогда, — Инихов, — мы поехали в другой адрес.
— И тоже зря.
— Ну-ка, — Можайский, — ну-ка!
— Выбыл!
— Дай-ка догадаюсь: вы поехали в третий адрес…
— И тоже напрасно!
— Выбыл?
— Как чертом унесло!
— И в четвертом?
— И в нем!
— И далее по списку?
— Почти.
— Значит, кого-то взяли?
— Нет, но…
— Что?
— В одном из адресов мы обнаружили вот это… — Чулицкий достал из кармана обрывок телеграммы.
Можайский выхватил обрывок у него из рук и вслух прочитал остававшиеся на бланке слова:
…Gallo… conferma tra i… treno da… stazione…
— Это на итальянском!
Чулицкий иронично хмыкнул:
— Уж догадались!
— Я знаю, откуда телеграмма!
— Из Венеции.
Его сиятельство оторопел: он явно не ожидал такой ретивости от Михаила Фроловича.
— Как вы…
Чулицкий принял бланк обратно в свои руки:
— На почте сказали. Не каждый все-таки день иностранные телеграммы в затрапезную меблирашку доставляют!
— Ах, вот оно что! — в голосе Можайского послышался намек на злорадство. — А я-то уж было вообразил…
— Отель Сан-Галло, — отмахнулся Чулицкий. — Мы уже отправили запрос, но подтверждения ранее чем завтра ждать не приходится.
— Понятно…
— Зато мне ничего не понятно! — я. — Кто уехал в Венецию? Куда исчезли все родственники? Разве они, как мы установили, не такие же жертвы — вроде Некрасова?
Чулицкий, Инихов и Можайский переглянулись. Ответил Чулицкий:
— Я сам ничего не понимаю. Но если славящийся своей сообразительностью князь…
Можайский замахал руками:
— Тут я пас!
— Я тоже, — в ответ на мой безмолвный вопрос заявил и Сергей Ильич.
Я захлопнул памятную книжку:
— Это что же получается? Ерунда какая-то! А Некрасов? Он-то почему не исчез? Не может ли быть так, господа…
— Предлагаю, — перебил меня Чулицкий, — не делать теперь поспешные выводы. Давайте дождемся ответа из Венеции!
— Завтра, говорите?
— Должен быть завтра.
— Гм…
Если бы я знал, что уже через час или около того мою гостиную охватит пламя, а еще спустя несколько часов целый квартал выгорит дотла, я бы, несомненно, проявил большую настойчивость. Но я не знал. Никто из нас не знал. И мы, даже в мыслях не имея подобное развитие событий, уже в третий, если я не сбился со счета, раз за это совещание упустили возможность предотвратить великое бедствие!
— Хорошо, — согласился я, — завтра так завтра.
— Значит, засим, — улыбнулся — опять мимолетно! — Чулицкий, — я завершаю рассказ: осталось добавить немногое. Наездившись по адресам, найдя в одном из них обрывок телеграфного бланка и установив отправителя, мы с Сергеем Ильичом наскоро перекусили — меня при этом, извините за подробность, вывернуло…
— Лекарство!
— Да: отравился я все же… так вот: мы наскоро перекусили и поспешили сюда. К вам, Сушкин! И вот мы здесь.
— За что большое вам человеческое спасибо!
Чулицкий ухмыльнулся:
— «Спасибо» на хлеб не намажешь, но раз уж мы с вами такие давние и… гм… добрые знакомцы… и раз уж… э… Можайский попросил… то отчего же нет? А есть ведь и еще один момент…
— Какой? — с понятным подозрением осведомился я.
— Говорят, вам голову минувшей ночью собирались проломить, да вот беда: с дворником перепутали!
Я нахмурился:
— Хорош предмет для шуток, нечего сказать!
— А я и не шучу, — парировал, снова став серьезным, Чулицкий. — Это происшествие, как мне кажется, чрезвычайно важно, и мы напрасно не уделили ему должного внимания. А уж настойчивость, с какой на вас устраиваются покушения[14], и вовсе заслуживает отдельного обсуждения. Вы явно играете в происходящем какую-то особенно важную роль, пусть даже ни мы, ни вы сами о ней — о роли этой — ничего и не знаем.
Я пренебрежительно пожал плечами:
— Скорее всего, просто месть за участие. С репортерами такое случается.
Чулицкий покачал головой:
— Не думаю. В общую канву обычная месть никак не укладывается.
— Тогда что же?
— Не знаю.
— Я, — Можайский, — согласен с Михаилом Фроловичем. Мы явно имеем дело с чем-то… необычным. И лично я не удивлюсь, если даже теперь, когда все основные фигуранты объявлены в розыск либо задержаны, покушения не прекратятся. Более того: я не удивлюсь, если именно теперь они станут еще решительней!
Я посмотрел на его сиятельство с испугом — уже второй раз за сутки он проявлял настойчивость в предостережениях на мой счет; мое пренебрежение как ветром сдуло:
— Ты же не хочешь сказать…
— Не знаю.
Как и Чулицкий ранее, Можайский более не добавил ничего.
Мне стало совсем не по себе.
— Кхм… — покашлял Митрофан Андреевич. — Что-то мы совсем в за упокой ударились! А между тем, работа проделана быстрая и немалая, и результаты этой работы скорее впечатляют, нежели внушают пессимизм. Разве не так?
Это замечание разом изменило ход беседы, и мы вновь, как это ни грустно, лишились возможности прояснить некоторые из тех лежавших на поверхности мотивов, знание которых могло бы предотвратить серьезные бедствия.
Как бы там ни было, но теперь уже ничего не попишешь. Мне остается только, придерживаясь реальной последовательности, поведать о происходившем далее в моей гостиной: передать рассказ Митрофана Андреевича и рассказ Вадима Арнольдовича. Впрочем, о «приключениях» Вадима Арнольдовича — позже.
Итак, Митрофан Андреевич сказал:
— Не вижу оснований для пессимизма. Общими усилиями мы раскрыли масштабное преступление, даже, если можно так выразиться, целую вереницу преступлений. Очистили ряды нашей службы — в первую очередь, я свою имею в виду — от затесавшихся в нее проходимцев и негодяев. Этого ли мало? Лично я так не считаю. Неужели так считаете вы?
