Аж мороз по коже!
Вася в одном исподнем пулей вылетел из дому. Слегка робея, взялся за ручку, потянул. Дверца легко открылась. Обдало невыветрившимся запахом искусственной кожи, резины и еще чего-то, невыразимо приятного. В замке торчал ключ зажигания. В «бардачке» лежали заверенные, со всеми печатями документы на его, Васино, имя. И они удостоверяли, что именно он, Вася, а не кто-либо иной, является законным, без дураков, владельцем этой чудной машины. Бедный Вася аж застонал и без сил опустился на снег. Пришел в себя, когда стало слишком уж холодно и сыро. Рысью влетел в дом.
— Тамарка! — завопил он так, что закачались хрустальные подвески на люстрах. — Дорогая супруженция! Вот теперь-то начинается настоящая жизнь!..
На работу он в тот день не пошел — едва дождавшись открытия соответствующего магазина, принялся обмывать «Волгу». И, откровенно говоря, его нетрудно понять…
Под конец дня, когда Вася был уже порядком навеселе, явился в гости родной дядюшка, Ефим Ермилыч Добродейкин. Вошел сопровождаемый собачьим лаем, снял у порога валенки и в одних вязаных носках прошел в гостиную, где Вася, уже в одиночестве, лакомился ликером «Старый Таллин».
— Здорово, здорово, племянничек! — старичок захихикал, доброжелательно залучился морщинами. — Ты, слышал я, с приобретеньицем, ась?.. Видел, видел ее. Ах, красавица! Сияет во дворе, как солнышко!
— Садись, дядя, замочим это дело, — притворно-радостно отвечал Вася.
Если говорить честно, недолюбливал Вася своего дядюшку. И вообще, едва ли нашелся бы во всем городе хоть один человек, любивший Ермилыча. А все оттого, что был он по натуре своей правдолюб и правдоискатель. И это заставляло его то самому судиться по разным поводам, то выступать на судах свидетелем, писать обличительные письма в многочисленные областные и московские инстанции. На радио и на телевидение. В газеты. Во все журналы, включая «Веселые картинки», «Журнал мод», «Катера и яхты». К слову, большей частью он избегал называть в письмах свое имя, предпочитая подписи типа «Жители дома», «Жители улицы такой-то», «Честный советский гражданин» или «Ветеран труда».
— А скажи-ка, племянничек, — ласково начал он после второй рюмки ликера, и Вася, хоть и был изрядно под хмельком, сразу опасливо насторожился, ибо повадки своего дядюшки знал преотлично. — Окажи-ка, на какие такие шиши машинку-то купили, ась? При вашей-то с Томкой зарплате? Да еще «Волгу», о! — И судейски-строго поднял палец. — Воруете, ох, заворовались! Потому как оба с женой по торговой части, а мы знаем, что там творится, зна-аем… Тогда как, поскольку ты есть родной мой племянник, племянник честнейшего человека и ветерана, обязан быть кристальным. Чтоб ни пятнышка, соображаешь? Пример должен подавать и вообще… Тень кладешь на меня! — завизжал вдруг Ермилыч, хлопнув по столу сухонькой ладонью. — Как мне теперь людям в глаза смотреть? Со стыда сгорю!..
— Иди-ка ты, дядя… — начал было Вася, но тут же прикусил язык, сообразив, что ссориться с дядюшкой ох как накладно. — Выпей-ка лучше да закуси… В лотерею я выиграл машину, в лотерею, понял?
— В лотерею, говоришь? Ну-ну… — старичок потер ладошки, как бы в предвкушении особенно вкусного блюда. — А ведь это проверить недолго. Такие дела поддаются проверочке, еще как поддаются!
— Что, телегу на меня будешь строчить? — угрюмо спросил заметно протрезвевший Вася.
— Бумажечку сотворим, бумажечку, — с нескрываемым удовольствием отвечал Ермилыч. — В прокуратурочку, в обэхаэсик. В целях сугубо воспитательных и про… про-фи-лактических, о!
— Ладно, пей мою кровь, ешь мою мясу! — решился вдруг Вася и честно рассказал, почему и как стал он обладателем «Волги».
— Заливаешь, племянничек, заливаешь, — хихикал Ермилыч. — Думаешь, старый дурак все проглотит? Всему поверит, ась? Не-ет, голубчик, старого воробья на мякине…
— Черт с тобой, — озверел Вася и бросился к серванту, выхватил последнее оставшееся «Счастье» и шмякнул его перед Ермилычем. — Вот! Хотел его в гараж обратить, но хрен с ним, обойдусь! На, подавись, только отстань от нас, старый хрыч!
Ермилыч заколебался. Покосился на племянничка: не шутит ли? Не похоже… Вздохнув, осторожненько поднял со стола счастье, оглядел строгими глазами, обнюхал, поцарапал корявым ногтем.
— Хм, а не врешь?
— Доказательство стоит во дворе, — мстительно отвечал Вася.
— Действительно… Ай-яй-яй, до чего наша наука дошла! И спутники-распутники запутают, и ядер расщепляют, а теперь, глядика-сь, счастье сварганили. Ох, и навострились, сукины дети!..
Возвращаясь от Васи, Ермилыч лихорадочно соображал, на что употребить нежданно привалившее счастье. Добыть пышную вдовушку средних лет? (Ермилыч лет пять назад схоронил свою старуху.) Нет, не те уже годы у него. Мешок денег? А на кой ляд они ему!.. Молодым разве стать, парнем лет этак двадцати? А что тогда милиция скажет? Поди, неприятностей не оберешься… Хм-м…
Дома он не стал даже ужинать — до ужина ли, когда такая заботушка навалилась! Почти до утра проворочался Ермилыч на продавленном диване, яростно чесался — все казалось ему, что клопы кусают. Но то были не клопы — думы его одолевали, и думы непростые. И вот, когда уже засипело в окнах, молнией блеснула вдруг мысль, до того простая и в то же время до того соблазнительно-сладостная, что Ермилыч в первый момент замер, разинув рот, а потом принялся хихикать, торжествующе и радостно. После чего облегченно уснул, но даже и во сне продолжал ухмыляться…
Женечку разбудил солнечный луч, упавший прямо на сомкнутые веки. Недовольно морщась, она отвернулась было к стене, но, вспомнив про чудную свою мебель, мгновенно ощутила себя бодрой, свежей и счастливой. Она резво выпрыгнула из-под одеяла и… если б сейчас перед ней высился медведь на задних лапах, Женюрочка опешила бы гораздо меньше — чудо-мебели не было. Не было — и все тут! Женечка протерла глаза, ущипнула себя изо всех сил, но ничего не изменилось. На прежних своих местах торчала постылая старая мебель. Женечка тихо взвыла и без чувств рухнула обратно на кровать…
Томика разбудил Вася. Он ураганом ворвался со двора. Вид его был страшен. Волосы дыбом, вместо лица — один орущий рот.
— Угнали х-хады! То-омка, машину угнали!!!
Томик взвилась аж до потолка. Вылетела на крыльцо в чем была. Да, «Волга», еще вечером сиявшая посреди двора, бесследно исчезла. Когда первый приступ горя и ужаса
