Я сделал, что мог, чтобы его успокоить. Тот факт хотя бы, что он задавал эти вопросы, указывал на то, что совесть его была в полном порядке.
Он покачал головой. «Нет, — сказал он. — Это не совесть.
Это только стыд за собственную историю, а историю легко изменить».
Этого я не понял и попросил его объяснить.
— История — это то, чему мы, японцы, учимся в школе, — сказал он. — Мы узнаем об ужасных вещах, как, например, об атомных бомбах, которые разрушили Хиросиму и Нагасаки. Мы узнаем, что это плохо, но в данном случае это просто потому, что мы, японцы, здесь являемся жертвами.
— Более сложный случай — когда мы узнаем об ужасных японских зверствах, таких, как в Маньчжурии. В этом случае японцы занимались геноцидом и пытками китайского народа, и мы учимся, что должны испытывать огромный стыд перед миром. Но стыд — неприятное чувство, и некоторые японские политики постоянно пытаются изменить учебники истории для наших детей, чтобы следующее поколение не училось этим геноцидам и пыткам. Они пытаются изменить нашу историю и память, чтобы стереть весь наш стыд.
Поэтому мне кажется, что стыд и совесть отличаются друг от друга. Говорят, у нас, японцев, культура стыда, так, может, совесть — это то, что у нас получается не так уж хорошо?
Стыд приходит извне, но совесть должна быть естественным чувством, которое исходит из глубины индивидуальной личности. Говорят, мы, японцы, так долго жили при феодальной системе, что, возможно, у нас так и не развилась индивидуальность, как у людей Запада. Может, нельзя иметь совесть, не имея индивидуальности. Я не знаю. Поэтому и беспокоюсь.
Конечно, я могу здесь немного перефразировать тот необычный разговор, имевший место много лет назад.
Не помню точно, что я ответил ему тогда, но та беседа доставила удовольствие нам обоим и вылилась в другие беседы, которые со временем переросли в дружбу. Вы можете видеть, как та полемика об индивидуальности привела к обсуждению стыда, чести и самоубийства; последнее и стало темой того самого письма, которое привлекло Ваше внимание. Мой интерес к культурному контексту самоубийства был изначально вызван деятельностью летчиков-самоубийц на Среднем Востоке, но я многое почерпнул из многолетнего общения с мистером Ясутани. Он всегда утверждал, что в Японии акт самоубийства носит, прежде всего, эстетический, а не моральный характер, и бывает связан с понятиями чести или стыда. Как Вам может быть известно, его дядя был героем Второй мировой, пилотом сил Токкотай, и погиб, выполняя миссию камикадзе над Тихим океаном.
— Моя бабушка очень страдала, — говорил Харри. —
Если бы у дядиного самолета была совесть, может, он не стал бы выполнять то задание. То же самое с пилотом Enola Gay, может, не было бы Хиросимы и Нагасаки тоже. Конечно, тогда технологии не были настолько продвинутыми и подобное не было бы возможно. Это стало возможным теперь.
Он сидел совершенно неподвижно, разглядывая сложенные на коленях руки.
— Я знаю, это глупая идея — проектировать оружие, которое будет отказываться убивать, — сказал он. — Но, может, мне удастся хотя бы сделать убийство не таким забавным занятием.
Под конец пребывания в Силиконовой долине у мистера Ясутани возникли проблемы с его нанимателями, которые не желали подвергать риску свои отношения с военными и инвесторами из-за слишком чувствительной совести одного японского служащего. Его попросили воздержаться от дальнейших исследований в этой области, но он отказался. У него начались тревожные состояния и депрессии, и, хотя у меня нет клинической практики, я по-дружески его консультировал. Вскоре компания его уволила.
Это должно было произойти в марте 2000 года, потому что месяцем позже, в апреле, лопнул доткомовский пузырь, и NASDAQ обвалился.
Он пришел повидаться и рассказал, что бо́льшая часть семейных сбережений была вложена в акции компании, и теперь он потерял все. Он не был практичным человеком. В августе того же года они переехали обратно в Японию, и некоторое время я ничего о нем не слышал.
На следующий год я решил сделать часть моих исследований доступными онлайн и запустил собственный сайт. Несколько месяцев спустя я получил имейл от Харри, выдержку из которого Вы прочитали в интернете. Это был прекрасный и трогательный крик о помощи, и я переписывался с ним несколько месяцев после этого письма, и разговаривал по телефону. Как раз в то время я спросил его, позволит ли он разместить свои комментарии на сайте, и он сказал, что, если это может кому-то помочь, его разрешение у меня есть. У меня было стойкое ощущение, что он нуждается в профессиональной помощи, и я дал ему координаты нескольких клинических специалистов в Токио. Не знаю, последовал ли он моему совету. Подозреваю, что нет.
Полностью я потерял с ним связь после атак 11 сентября.
Для меня это был напряженный период, поскольку события вызвали сильный интерес к моим исследованиям со стороны медиа. Припоминаю, что мы, кажется, обменялись письмами еще раз спустя несколько лет, но примерно в это же время файлы у меня на компьютере оказались заражены вирусом, и большая часть заархивированных писем, в том числе моя переписка с ним, исчезли. Я хотел написать ему после землетрясения и цунами, но обнаружил, что у меня больше нет адреса его имейла. Я утешал себя мыслью, что он и его родные жили далеко от Сендай, но теперь, после Вашего письма, я чувствую, что готов опять попытаться его найти.
Вы упомянули, что, помимо дневника дочери, в Ваших руках оказались некие письма. Если в них содержится какая-либо информация, которая может помочь мне отыскать мистера Ясутани и его семью, я буду признателен, если Вы со мною поделитесь. Мне хотелось бы спросить, чем именно вызвано Ваше беспокойство о судьбе его дочери. Вы пишете, что дело кажется Вам важным и неотложным. Почему?
Наконец, мне интересно было бы знать, как именно к Вам попали дневник и письма, но это, вероятно, отдельная история, рассказ о которой может потерпеть.
Кстати, об историях: верно ли я понимаю, что Вы работаете сейчас над новой книгой? Я с большим интересом буду ждать выхода книги, поскольку предыдущее Ваше произведение доставило мне огромное удовольствие.
С уважением,
и т. д.
2
Она быстро проглядела имейл и тут же написала ответ, рассказав, как нашла дневник в куче водорослей, о своей теории, что в океан он мог попасть из-за цунами, и о том, что ей до сих пор не удалось найти подтверждения этой теории или понять, каким образом пакет мог оказаться на берегу. Она вкратце изложила те отрывки из дневника Нао, которые внушали наибольшее опасение: шаткое состояние психики ее отца, его попытки самоубийства и собственное решение Нао покончить с собой. Она объяснила, что помимо воли ощущает сильнейшую, почти кармическую связь с девушкой и ее отцом. В конце концов, дневник выбросило именно на берег Рут. Если Нао и ее отец были в беде, она хотела помочь.
Она завершила имейл упоминанием статьи о кубитах в «Нью Сайнс», найденной Оливером, той, где цитировался Х. Ясудани, которого она пыталась — безуспешно — найти. Она отослала письмо и откинулась на спинку стула, ощущая головокружительную смесь облегчения и надежды. Наконец-то. Подтверждение, свидетельство, которого она так ждала. Нао и ее семья были реальностью!
Она встала, потянулась и побрела через холл в кабинет к Оливеру. Он сидел, натянув свои шумоподавляющие наушники. Кресло второго пилота пустовало.
— Где Песто? — спросила она, помахав рукой у него перед глазами, чтобы привлечь внимание.
Оливер снял наушники и поглядел на то место, где должен был быть кот.
— Его не было весь день, — сказал он мрачно.
Они помирились за завтраком. Рут попросила прощения за то, что назвала его неудачником, а он — за то, что назвал ее больной, но между ними все еще висела некоторая неловкость. Иногда кот, чуя напряжение в воздухе, предпочитал держаться подальше. Рут тоже это чувствовала, и поэтому она пересекла холл, чтобы поделиться хорошими новостями о письме профессора, но теперь, видя, как Оливер поник в своем кресле, она заколебалась.
— Что случилось? — спросила она.
— О, — ответил он. — Да ничего. Просто у меня на руках целая грядка саженцев гинкго, уже можно высаживать, да держатели ковенанта мне не позволяют. Говорят, гинкго — потенциально инвазивный вид.
Он снял очки и потер руками лицо. К G. Biloba он относился с особенной нежностью.
— Это абсурд. Это дерево — живое ископаемое. Пережило глобальные вымирания видов сотни миллионов лет назад. Практически вся популяция исчезла, за исключением крошечного ареала в центральной части Китая, где сохранилась горстка выживших. И теперь они умрут прямо у нас на крыльце, если я не высажу их в почву, и очень скоро.
