Мы остановились и стали смотреть, как чудовищный сверчок загоняет бледно-зеленого богомола в угол стеклянного террариума. Картинка повторялась на каждом экране, видео передавало каждую микроскопическую деталь. Посмотрите на эти челюсти-болторезы! Как они впиваются в глаз богомола! Дробят его прозрачные крылышки!
Бой закончился, когда сверчок оторвал богомолу голову.
И победа достается… Сверчку Прямокрылому! Следующий бой, Жук-Олень против Желтого Скорпиона!
С помощью клешней бледный скорпион приподнял жука в воздух. Жук встал на дыбки и перевернулся на спину, обнажив брюшко. Членистый хвост скорпиона изогнулся, чтобы нанести отравленный удар. Сасу! Сасу! Желтый Скорпион жалит! Жук-олень содрогнулся. В маленьком голом террариуме спрятаться ему было негде. Его хилые ножки дрыгались и извивались в воздухе, а потом перестали. Похоже, Жук-олень проиграл, да, он умирает, он умирает, он… УМЕР!
На экране вспыхнули неоново-яркие буквы. Желтый скорпион победил!
Я начала плакать.
Я не шучу. До сих пор ничто не могло заставить меня заплакать, ни переезд из чудесного Саннивэйла в отстойную дыру в Японии, ни сумасшедшая мать, ни отец-самоубийца, ни бросившая меня лучшая подруга, ни даже месяцы и месяцы идзимэ. Я просто не плакала. Но почему-то вид этих дурацких жуков, раздирающих друг друга на части, — это было для меня чересчур. Это было ужасно, но, конечно, дело было не в насекомых. Дело было в человеческих существах, которым казалось, что на это забавно смотреть.
Я скорчилась рядом с тем зданием, обхватила себя руками и заплакала. Бабетта стояла надо мной на страже, теребила кружевную оборку своего фартучка и легонько постукивала пальцами по моему безволосому скальпу, будто дыню выбирала или разучивала гаммы. Изнутри головы прикосновения ее пальцев были похожи на капли дождя, барабанящие по черепу. Через какое-то время она зажгла сигарету и закурила, и к тому времени, как она затоптала окурок шестидюймовым каблуком своей платформы, я снова была о’кей.
— Прости, — сказала я.
— Да без проблем, — сказала она. Она изучила мое лицо, потом принялась рыться в сумочке. — Ты с ума по жукам сходишь, или что?
— Да нет, в общем. Мой папа их любит. Из бумаги складывает. Одно из его хобби.
— Странно, — сказала она, вытягивая из сумки салфетку и стирая что-то у меня с щеки. — А какое у него другое хобби?
— Самоубийство совершать.
Она вручила мне салфетку.
— Хмм. Ну, если он еще жив, похоже, у него плоховато получается.
— Жуки у него выходят лучше, — я высморкалась и засунула салфетку в карман. — Он занял третье место в «Великих войнах насекомых» со своим летучим жуком-оленем.
— Потрясающе, — сказала она. — Ты, наверное, им гордишься.
— Ага, — ответила я, и на секунду это и правда было так.
— Ты теперь можешь по магазинам ходить?
— Конечно, — сказала я, следуя за ней.
Мы купили для меня симпатичную вязаную шапочку, парик длиной до плеч, и кружевную нижнюю юбочку, и свободные носки, а потом она повела меня к «Фифи» познакомиться с горничными. Бабетта была всего на пару лет старше меня, но ей в точности было известно, какая мне нужна поддержка и как поднять мне настроение.
Рут
1
— Эта Бабетта, похоже, ничего себе, — сказал Оливер. — Мне кажется, она может стать Нао хорошим другом… — сказал он.
— Хотелось бы мне пройтись по Акибе, — сказал он. — …Грустно, насчет жуков.
Она захлопнула дневник, сняла очки, и положила и то, и другое на столик у кровати. Спихнув кота с живота, она выключила свет.
— Спокойной ночи, Оливер, — сказала она, поворачиваясь к нему спиной.
— Спокойной ночи, — ответил он. Кот свернулся калачиком в ямке между ними и заснул опять. Так они и лежали, бок о бок, в молчании. Прошла пара тысяч моментов.
2
— Я что-то не то сказал? — спросил он в темноту.
Она могла притвориться, что спит, или она могла ответить.
— Да, — сказала она.
Ей практически было слышно, как он думает.
— Что? — спросил он наконец.
Обращаясь к стене, она заговорила, стараясь, чтобы голос звучал ровно:
— Прости, — сказала она. — Но я тебя не понимаю. На девочку напали, связали и чуть не изнасиловали, ее видео выложено на каком-то фетишистском сайте, ее нижнее белье было продано на аукционе какому-то извращенцу, ее отец, ничтожество, видит все это, и вместо того, чтобы разбиться в лепешку, но помочь ей, он пытается покончить с собой в туалете, и именно ей «везет» его обнаружить — и после всего этого все, что ты имеешь сказать, — Бабетта «ничего себе»? «грустно насчет жуков?»
— Ох.
Прошло еще несколько сотен моментов.
— Я понимаю, о чем ты, — сказал он. — Но ведь хорошо, что у нее есть настоящий, добрый друг, правда?
— Оливер, Бабетта — сутенер! Она не проявляет к Нао никакой доброты, она ее рекрутирует. У нее в этом ужасном кафе с горничными организован бизнес по торговле платными свиданиями.
— Правда?
— Правда.
3
В его голосе звучало неподдельное удивление:
— И что, все кафе с горничными такие?
— Ты имеешь в виду, все ли эти кафе — бордели? Наверное, нет. Но это конкретное — да.
Он немного подумал над этим.
— Ну, похоже, насчет Бабетты я был неправ.
— Да. Был.
— Но это неправда, что папа Нао не пытался помочь.
Тут она не выдержала. Она села и включила свет.
— Fuck, ты что, издеваешься? — сказала она, что есть силы ударив кулаками в мягкие складки покрывала. — Он узнаёт про этот хентайный сайт — и принимает таблетки, пытается покончить с собой? Как именно это может помочь?
Он не смотрел на нее, иначе бы понял — градус накала гораздо выше, чем можно было судить по ее голосу, иначе, может, он бы отступил. Кот знал. В ту же минуту, как Рут начала бить кулаками по покрывалу, Песто был таков — спрыгнул с кровати и вон из комнаты. Они услышали, как хлопнула кошачья дверь, когда он выскользнул под надежный покров ночи.
…Оливер глядел в потолок и пытался защитить свою точку зрения.
— Он старался помочь. Он ставки делал. Пытался выиграть аукцион. Не его вина, что он проиграл.
— Что?
— В ставках, — он был в замешательстве. — На ее трусы. Ты этого разве не поняла?
— Откуда ты знаешь?
— C.imperator? Тот, который аукцион проиграл? Это был он. Это был отец Нао.
Слушая, она почувствовала, как по ее лицу разливается волна жара.
— Cyclommatus imperator, — продолжал он. — Ты разве не помнишь?
Она не помнила.
— Это латинское название жука-оленя, — объяснил он. — Которого он из бумаги сложил? Это был летучий Cyclommatus imperator. Он выиграл третье место в битве жуков-оригами.
Конечно, это она помнила. Она просто забыла латинское название, и было просто невыносимо, что он помнил. Было невыносимо, как он считал нужным говорить медленно и осторожно, и вдаваться в объяснения, будто она была имбецилом или болела Альцгеймером. Этим тоном он разговаривал с ее матерью.
— Нао сразу узнала латинское название, — сказал он. — Поэтому она была так расстроена. Как только она увидела записку, она знала. «Я был бы смешон в глазах окружающих, цепляясь за жизнь, когда я более ничего не могу предложить». Ее отец говорил об аукционе, и Нао это поняла, поэтому она и пошла проверить компьютер. Такая у меня теория.
У него и теория была, это просто невыносимо, как и этот его самодовольный тон.
— Он больше ничего не мог предложить, понимаешь? На аукционе, поэтому он проиграл. И он не хотел показаться смешным в глазах…
— Я уже поняла, — резко оборвала она. — Это отвратительно. Он делал ставки на трусы своей дочери. Только больной станет делать ставки на нижнее белье собственной дочери.
У Оливера был удивленный вид.
— Он просто пытался спасти их, чтобы они не достались никому другому. Не хотел, чтобы их купил какой-то хентай. Он же не для себя их пытался купить.
— Откуда ты знаешь?
— О, вау. Ты сумасшедшая. Если ты правда так думаешь, ты сама больная.
— Спасибо.
— То есть, может, он и неудачник, но…
— Ну, тебе ли не знать.
4
Только слова вылетели у нее изо рта, ей захотелось затолкать их обратно.
— Я не имела это в виду. Ты меня сумасшедшей назвал. Назвал меня больной. Я разозлилась.
Но было уже поздно. Она смотрела, как затуманиваются его синие глаза, когда за ними возникает стена, и как втягиваются за стену уязвимые части. Когда он заговорил, голос его звучал чужим, отстраненным:
— Он не хентай. Он просто любит ее, вот и все.
