поплохело от такого несчастья, как ее демонстративное меня игнорирование.
Позвали. Умопомрачительный по вкусу и количеству блюд праздничный обед протек в сумасшедшем темпе. Теперь все делалось в темпе. Наскоро покончив с едой, не успели мы дойти до своих комнат, как Зарину и Карину позвали, наконец, повидаться с прибывшей семьей. До этого Варфоломее хватило быстрого взгляда убедиться, что с дочками все в порядке. Глаза при этом выражали не естественные моменту любовь и доброту, а боль и задумчивость.
– Как тебе эта кутерьма? – спросил я Тому.
Поскольку соседок не было, я зашел к ней и завалился на лежак Карины.
– Надоело. – Она лежала на своей постели, безжизненно уставившись в потолок. – Все эти казни, наказания, порки… Отвратительно. Жизнь ценой в небольшую оплошность. Случайно уроненное слово приравнивается к самому страшному преступлению. Смерть буквально за все.
– Это стимулирует, – сказал я. – И весьма.
– Одобряешь?!
– Констатирую. – Я подпер затылок закинутыми за голову руками, взор тоже устремился вверх. – Мотивация к правильному поведению – убийственная. В прямом смысле. Начни показательно и неподсудно сбивать насмерть детей, которые перебегают дорогу где попало, и дети перестанут так делать. Начни расстреливать за воровство яблок из чужого сада – все яблоки будут на месте. Кому захочется – зайдет и попросит. И все будут счастливы. А глупого упрямца коснется косматая длань Дарвина с его естественным отбором. Ну не нужны обществу люди, которые нарушают его законы.
– Ты говоришь, как будто согласен. – Томины губы поджались, длинная челка упала на глаза, но привычно вскидывавшаяся рука на этот раз не прореагировала и осталась на месте.
Я вздохнул.
– Не согласен. Но завидую.
– Этому средневековью?! – Томин взор запылал. Теперь он был направлен в меня. Тот единственный глаз, не скрытый челкой. Глаз-лазер. Глаз-клинок. Глаз-ядерный взрыв.
Пришлось объясняться.
– Завидую их честности. Любой проступок для них – ЧП. У нас он в порядке вещей, у нас гадостями в отношении общества гордятся. Подростки бравируют. Взрослые не стесняются. Хочется другого. Кардинального. Как здесь.
– Как здесь?! Здесь – никаких прав человека! Наш человек достоин лучшего из завоеваний цивилизации, и я говорю не о технических. В мире победившего варварства он не выживет.
– Потому что ему с детства твердят про права. Здесь учат обязанностям. У нас права человека выше прав общества, здесь наоборот. Честно скажу, второе мне нравится больше.
– В таком вот виде?! – продолжила Тома накручивать себя.
И меня.
– Ни в коем случае. Нужно многое поменять. Менять мир в лучшую сторону – главное предназначение человека. Почему бы не заняться, раз уж время появилось?
– Изменить мир…
Тома умолкла, как чем-то стукнутая, и медленно подняла на меня серьезное лицо. Оно горело невероятностью пришедшего в голову, челюсть едва не падала, удерживаемая лишь для того, чтоб поделиться со мной безумной идеей:
– Может быть, нас переместили сюда именно для этого?
Я поперхнулся:
– Кто?
Резко поднявшись, Тома села посреди лежака.
– Допустим, Алла.
– Веришь в местные россказни?!
В ответ – задумчивое искривление губ и осторожное продолжение собственной мысли, а от моего восклицания Тома просто отмахнулась:
– Некто свыше. У нас Он тоже известен под этим именем, только как он.
Всевышний послал нам это испытание? Возложил миссию? На первый взгляд – чушь и бредятина. На первый. На второй: если все же да, то почему выбраны мы, которые, как говорится, ни в зуб ногой и никаким боком?
– Предлагаешь выйти в народ: мол, ангелы Василиил с Тамариилом принесли вам благую весть, так, что ли?
– Не смейся, – серьезно сказала Тома. – Если Он прислал нас разгрести эту кучу навоза и наставить заблудшие души на путь истинный…
– Нас? Тебя и меня?
– Почему нет?
– Мы не первые ангелы здесь.
– Прежние не справились.
В горле пересохло: прецеденты хорошо известны. Описаны в святых писаниях почти каждой религии.
– Теперь Он надеется на нас… – закончила Тома и закрыла лицо ладонями.
Такой ответственной я ее еще не видел.
Впрочем, Томы хватило ненадолго:
– Как думаешь, такое возможно?
– В мире возможно все, особенно невозможное. Знаешь… в Стокгольмском музее хранится шлем Ивана Грозного, изукрашенный арабской вязью: «Алла, Алла, Алла…»
– Хочешь с-сказать… – Новая догадка ошеломила Тому до заикания. – Мы в т-тех временах?
– Вряд ли, – убежденно сказал я. – Это не Земля. Точнее, не наша Земля. И не наше прошлое. За выверты священных текстов от «не убий, кроме…» и до не знаю чего, наши предки их на кусочки покромсали бы. И нас заодно. А местные здесь, как видишь, цветут и пахнут.
– Плохо пахнут, – заметила Тома.
Она сложила ноги по-турецки. Я приподнялся и сел так же.
– И Малик, который не афишировал свое вероисповедание, здешнюю религию на дух не переносил, – напомнил я. – Видела, как его корежило? Явно не фанатик, но местные духовные заскоки для него как обезьяна для человека – гнусная пародия, забава шайтана. Думаю, если бы некто всемогущий кого-то послал, то, скорей уж, того же Малика, как более способного на масштабные деяния.
– Не говори за Него. Если однажды остановились на плотнике и пастухе, почему теперь не выбрать школьников?
– Потому что выбора больше не будет, последний уже был, нам осталось только жить по совести и в меру возможности бороться с несправедливостью.
– А я о чем говорю? – обрадовалась Тома. – Разнести в клочья местную дурь – разве не справедливо?
В коридоре начались разброд, шатания и необычное для такого времени брожение. Мы что-то пропустили? Выглянув, Тома перебросилась с кем-то парой слов, дверь вновь захлопнулась.
– Из-за гостей купальный день проводят на день раньше обычного. Все равно воду нагрели, вот и решили объединить, чтобы завтра еще раз не мучиться. Первые комнаты уже помылись, очередь подбирается к нам. – Она опустила взгляд.
– Чапа, Тома! – раздалось в коридоре.
Мы вздрогнули и синхронно втянули плечи и головы. Ох, и скользкие же моменты: купание, уборная, сон. Постоянно подкидывают подлянки. А мы решай. Чем больше конфузливых ситуаций, тем напряженней отношения. Мы уже не дети. Хочется простоты и свободы. А мир не позволяет.
– К Варфоломее! – закончил посыльный.
Два мощных выдоха одновременно спустили запас застрявшего в легких воздуха – с шумом и поднятой между лежаками пылью, заставив особенно яркую пылинку метаться в разные стороны, отчаянно сопротивляться и, в результате, остаться на месте, смирившись с равной силой встречных ветров.
Исподлобья мы глянули друг на друга… и одинаково подавились похожим смешком. Отчего оглушительно заржали, напугав девочку-посыльную, и к Варфоломее прибыли веселые, румяные, едва не держась за ручки, как первоклашки. Ученица, приведшая нас, мгновенно умчалась. Варфоломее предоставили кабинет папринция. Кровать еще не установили, но письменный
