стол из помещения уже вынесли. На стуле со спинкой сидела сама царисса, дочки стояли по бокам. Мужья, которых я заприметил при прибытии, отсутствовали. Видимо, разговор пойдет о нашем, о женском.
Кивком поприветствовав, мы с Томой остановились при входе.
Взгляд Варфоломеи напоминал раскаленный прут. Так он ощущался в тех местах, которых касался.
– Хороши. Мне так и говорили. – Она закончила, наконец, нас рассматривать. – Что скажете про них, дочи?
Подбоченясь, Карина, как старшая, выдала первой:
– Тома еще многому должна научиться, но учиться она умеет. Главное, что внутри – настоящая. Стержень есть. А Чапа… – ее взгляд скептически пробежался по мне, – верхушек нахваталась. Многое дается легко, оттого мало усердия и непонятное будущее.
Любопытно. Не ожидалось от воинственной девицы столь трезвой оценки. Но это ее субъективное мнение. Что скажет моя солнечная соседушка, чей лик затмила черная туча непонятного происхождения и содержания?
Зарина опустила глаза, по щекам расползлись красные кляксы.
– Карина все правильно сказала, – донесся тихий голосок. – Тома хорошая, но пока мало умеет. Зато быстро наверстывает. Чапа… тоже быстро учится. Очень способ…ная. В чем-то уже равна Карине.
Заметив недовольство сестры, Зарина добавила:
– У Чапы способности к бою. Врожденные. Он замечательный… ангел. – Маленькие полупрозрачные ушки пылали, как креветки на шпажке. – И очень хорошая подруга.
Царисса кивнула:
– Я услышала. Теперь…
– Что с Шуриком? – перебил я. – Милослава все объяснила?
– О нем не беспокойтесь, – небрежно бросила Варфоломея, даже не повернувшись. – Про Милославу вам расскажут дочери. Можете идти. Все.
Все? Для чего вызывала? Посмотреть? Зоопарк, видите ли. Ангелов видели? Нет? Рекомендую.
Наша четверка двинулась в сторону своего жилья.
– Что с Милославой? – спросил я Зарину.
Она шагала первой, странно безмолвно, глядя только под ноги. Мы с Томой двигались в середине, Карина замыкала. В коридоре было тесно, мы постоянно с кем-то пересекались, сталкивались, пропускали. Район помывочной впервые можно было пройти без стеснения, никто не оставлял дверь открытой, никто не гулял до комнат и обратно в неглиже и без. Сказывалось присутствие в школе посторонних.
– Все плохо, – выдала Зарина убитым голосом.
– С Шуриком? – всполошилась Тома. – Э-э… с Щербаком, так его, кажется, записали?
Я тоже напрягся. Зарина отмахнулась:
– При чем здесь он? Наша семья почти разорена. Сестра пошла на сестру. У каждой – немалая партия поддержки…
Ей было тяжко. Только через несколько шагов последовало продолжение:
– Милослава убита. Лисавета при смерти. Четверо из пяти принцев полегли. Шесть войников и войниц – насмерть. Бойников даже не считали.
Вот так дела. Алла действительно существует? Милослава насмехалась над религиозностью Гордея и нашими намеками на соблюдение закона. Задавала запретные вопросы ангелам. Теперь – наказана?
Карину посетили такие же мысли:
– Наращивали силу, грезили о несбыточном… Алла-всеприсутствующая, да простит Она нас и примет, все видит. Нельзя сестре идти на сестру. Даже если была причина. Это худшее из богохульств.
Мы разошлись по своим комнатам. Зарина бессильно опустилась на лежак и обхватила руками голову.
В дверь постучали.
– Ваша очередь!
– Куда? – вскинула Зарина мутный взор.
– Мыться, – объяснил я. – Вместо завтра.
В ее лице не осталось ни капельки солнца. Напряглась. Нахохлилась. Сказала, словно плюнула:
– Чего сидишь? Иди, милуйся со своей Томочкой. Она же знает, кто ты? Вот и парьтесь себе вдвоем.
И – слезы. Непрошибаемый женский аргумент. Далее – сквозь них, словно из преисподней, в нелогичном бреду и чудовищной горячке:
– Мне никогда с ней не сравниться. Она всегда будет для тебя лучшей. Она была, есть и будет, а я – временная соседка по комнате. Случайная попутчица, вечная обуза.
Ква-а-антовый парадокс и сбоку бантик. Еще девчачьей ревности не хватало. Я думал, она смурная из-за известий из дома. Нет, у нее раньше началось. Теперь вот плюсом наложилось. Капец и маленькая тележка.
– Нас позвали? – Я решительно схватил ее руку, мощный рывок поднял маленькое тельце. Зарина почти взлетела. – Идем.
За ругнувшейся дверью стояла Тома.
– Я услышала…
– Не надо, – перебил я. – Спасибо. Мы сами.
– Уверен?
– Я сказал спасибо, мы сами.
Томин мозг отказывался понимать происходящее. На ее глазах взбешенный я вытащил из комнаты упиравшуюся Зарину, всю в слезах и соплях, и, не отпуская, попер в помывочную.
– Если что… – крикнула вслед Тома, намекая на любую помощь.
– Учту, – пообещал я.
Встречные-поперечные смотрели на нас с нескрываемым любопытством. Словно родитель не смог уговорить грязнулю-дочку залезть в ванну и применял силу.
Едва дверь помывочной закрылась за нами, ярость куда-то девалась. Включились мозги. Ну и что я натворил?
Зарина села на пол и закрылась руками. Пришлось взять ее под мышки, поднять и поставить. Она слабо отбивалась, шмыгая носом.
– Успокоилась? – спросил я, отступая на шаг.
– Угу, – кивнула она опущенным лбом.
За волнениями дня прошло мимо разума и вдруг проявилось: ночью мне сделали предложение. А я, болван, проигнорировал. С ее точки зрения. Со своей, несомненно, прекрасно объяснил, что никогда и ни у кого не стану одним из. Но вряд ли моя соседка, воспитанная в местных реалиях и не знавшая ничего другого, поняла. Она услышала не слова, а смысл. Он был ясен: вместе с местными законами я послал подальше и ее. Почему? Опять: зачем слушать ушами, если есть глаза, а они видят соперницу. Вот результат.
– Сейчас – моемся, – командным тоном сообщил я Зарине, поворачиваясь спиной и быстро раздеваясь, – а дома поговорим. Хорошо?
– Угу, – с последним всхлипом донеслось сзади.
Ох, не выкинула бы какой-нибудь фортель.
Я пошел с козыря:
– Ничего у меня с Томой нет и быть не может. По определению.
– Это как? – с тихой надеждой всплакнулось за спиной.
– Вот так. Абсолютно.
Умолкнув, я полез в большую бадью и долго отмывался от недельных грязи и пота, не бравшихся ежедневной холодной водой. И ни разу не обернулся. Но уши напряженно вслушивались, как пыхтит маленькая соседка, взбираясь в бочку, как плюхается и плескается, как усиленно трет кожу над водой и с бурными бульками под. Как затем обтирается жестким полотенцем и влетает в рукава рубашки. Как легонько поскрипывает входная дверь.
Когда я вылезал из бочки, Зарины уже не было.
Глава 9
Дневная прохлада сменилась духотой. Склонявшееся солнце вдруг напомнило о себе нестерпимой яркостью. Выходившие из помещения прикрывали глаза. Многие скинули часть лат, достаточную, чтобы увеличить обдув, но притом сохранить лицо.
Феодора-дробь-Фома с Глафирой по-прежнему обнимали телами столб, глядя на окружающее страшными глазами, в которых – все. От ужаса смерти до презрения. От жалостливой мольбы до надменного хохота сверхчеловеков, поднявшихся над жизнью, улетевших за границу смерти. Кровь подсохла,
