настоящее, разбивающее тебя на осколки.
Арнольд Викторович — тот самый адвокат, который договаривался о приговоре для Евы, попытался помочь и сейчас. Считался акулой своего дела, и это его первый проигрыш. Как и мой. Я не смог заявить права на сына, не смог доказать отцовство. Не рассчитал силы.
Когда объявили отрицательный анализ ДНК, я чуть с ума не сошел. Помню, как когда-то давно сдавал его при Яне, помню положительный результат, но его даже не приняли к рассмотрению. А повторный анализ через судебную экспертизу оказался ложным. Я верил в нашу победу до последнего. До той самой секунды, когда объявили приговор.
После него меня не стало. Ни воспоминаний, связанных с Марком, ни надежд. Я даже начал сомневаться, что это вообще мой сын, однако слова Яны после суда расставили все по своим местам.
— Будешь знать, как мне угрожать! — прошипела она.
— Сука.
— Я все слышала, дорогой, — произнесла ласковым голосом. — Извини, мне пора, самолет ждать не будет.
И ушла с победной улыбкой на лице, виляя бедрами туда-сюда. А когда-то я с этой женщиной под одной крышей жил, хотел семью создать.
Сука!
Уже сегодня она улетит с моим сыном на другой материк, лишив меня возможности наблюдать за его взрослением.
— Все будет в порядке, мы вернем Марка, — Эдгар вновь вытаскивает меня из воспоминаний.
— Ты серьезно? — выкрикиваю во всю мощь своего голоса. — Эта дрянь у меня сына отняла! Как я его увижу?
— Приедете вместе с Евой, как только закончится условный срок.
— А сейчас что делать? Хуи пинать? — смотрю на друга, который весь процесс оставался серьезным. Да и Арнольд Викторович с таким же фейсом на суде ходил, речи толкал. Но это ни хрена не помогло.
— Олег, успокойся, — Эдгар кладет руку на плечо. — Тебе нужно успокоиться и подать апелляцию. Арни все решит, ты же знаешь.
Ага, знаю. Сегодня уже все решил. От души решил, блядь! Хотя вчера уверял в победе. Сомневаюсь, что он вообще со мной связываться будет после единственного проигрыша в карьере.
Может, Эдгар прав, и мне надо успокоиться. Может, нужно подумать на трезвую голову, прежде чем предпринимать какие-то действия. Так много «может», которые разнятся с поступками, с мыслями о том, что Яну хочется задушить всеми силами.
Когда захожу в квартиру, первым делом натыкаюсь на два чемодана, стоящих в прихожей. Темные, объемные. Ощущение, что набивали силком. Только не говорите, что у меня появились неожиданные родственники в Мухосранске, положившие глаз на мое состояние.
— Ева?
На мой позыв никто не откликается. Странно. Говорила, что будет целый день дома. Я предупредил, что якобы займусь подготовкой к выставке в галерее, не сказал о суде. Незачем моей малышке расстраиваться почем зря. Сам разберусь. Она успокоит меня, как всегда, а я прижму ее хрупкое тело к себе и никогда не отпущу.
Застаю свою девочку в гостиной на диване. Поднимает на меня серьезные глаза, в которых пропал естественный блеск золотистого металла, встает со своего места и подходит ко мне почти вплотную. Не сразу замечаю в ее маленьких ладошках папку-конверт.
Застаю свою девочку в гостиной на диване. Поднимает на меня серьезные глаза, в которых пропал естественный блеск золотистого металла, встает со своего места и подходит ко мне почти вплотную. Не сразу замечаю в ее маленьких ладошках папку-конверт.
— Тебе нужно быть с сыном, — протягивает мне конверт. Внутри нахожу американскую визу, свой загран и билеты. Не понял?
— Откуда ты…
— Я слышала твой разговор с Эдгаром.
Глаза строгие. Решительные. Совсем темные. И губы поджаты, словно боится что-то лишнее сказать. Не видел ее настолько серьезной, настолько шагающей напролом.
«Тебе нужно быть с сыном».
Эти слова стучат в голове набатом. Вроде бы смысл и дураку понятен, но я нарочно хочу притвориться этим самым дураком, чтобы не задумываться о последствиях.
Чтобы не осознать в один прекрасный миг, что ее документов в той папке нет и не будет…
— Ты уедешь, а я останусь здесь. Мы не сможем быть вместе, — произносит она холодным голосом, бьет им в грудь, наносит раны поверх существующих, полученных в зале суда не так давно.
— Поехали со мной, — беру ее лицо в свои руки, заглядываю в красивые глаза. Родные. Любимые. Хочу увидеть тот самый озорной блеск, которым любовался когда-то, хочу, чтобы она улыбнулась и кивнула в знак согласия.
Но этого не происходит…
— Ты же знаешь, у меня не получится уехать из-за срока, а ты не сможешь жить вдали от сына.
— А как же мы?
— Я всегда буду любить тебя, Олежа, как бы далеко ты ни находился.
Тонкая нитка между нами обрывается. Мгновенно. Громко, словно шарик лопнул. Этой ниткой была надежда, которая только что умерла. Говорят, она умирает последней. Так и есть.
Она покинула меня вместе с душой, разорванной на части. Сначала Яна с приговором купленного судьи, теперь Ева, посылающая меня к сыну. Вряд ли она сейчас понимает, как сильно рвет мне сердце, как растаптывает меня. Наверное, на ее месте я поступил бы так же, но…
Блядь, я не хочу ее бросать! Не хочу уезжать и даже представлять, как буду жить без своей девочки! Как буду просыпаться один в постели и с каждым днем осознавать, что она никогда больше не улыбнется мне, никогда не приготовит завтрак и никогда не произнесет ласковым, но все еще сонным голоском:
«Я люблю тебя, Олежа».
— Я никуда не уеду без…
— Тише, — кладет палец на мои губы. — Послушай, тебе так будет легче. Через три часа рейс, тебя ждет сложный перелет. И ты полетишь, потому что хочешь видеть, как растет твой ребенок, — говорит она вкрадчиво. — Только перед отъездом сделай одолжение.
— Какое? — интересуюсь практически шепотом.
— Поцелуй меня на прощание. Как в первый раз…
Не жду, когда она возьмет инициативу, как в первый раз, не жду, когда ее губы разомкнутся, чтобы принять меня. Беру
