большим столом из темного дерева, но ее уставший взгляд ясно дает понять, что явился я вовремя.
— И вам не хворать, Олег Викторович, — тяжело вздыхает женщина. — Не думала, что у меня такие проблемные пациенты.
— Где Ева? — пропускаю фразу врачихи мимо ушей.
— В палате, спит. Недавно проверяла. Спрашивала о вас, кстати, ждала.
— Насколько ее состояние тяжелое?
— Все зависит от исхода завтрашней операции. Если повезет, с ней все будет отлично.
— К ней можно зайти? — спрашиваю с надеждой в голосе.
— Если она проснулась, можете заглянуть, но лучше не будите. Ей нужны силы.
Ничего. Я и на сонную мордашку посмотрю. Буду охранять ее до операции. Буду спать рядом, убирать волосы с ее красивого лица, наблюдать за ее ровным дыханием, за чуть подрагивающими во сне ресницами и за сморщенным носиком, если приснится кошмар.
Буду оберегать, пока не проснется.
Ева действительно спит. В комфортной палате, с телевизором, холодильником и едой. Теперь знаю, куда мои деньги пошли.
Она почти не изменилась. Те же струящиеся темные волосы, те же пухлые щечки и полные расслабленные губы. Потрескавшиеся немного. Однако все уходит на второй план, когда замечаю выпирающий из-под одеяла живот.
Она что, беременна? Когда успела? Если посчитать по сроку нашего расставания, то предположительно отцом могу быть…
— Олег… — шепчет Ева, потихоньку открывая глаза. Еле-еле дотягивается до ночника, и ее лицо тут же озаряется тусклым светом. Не только лицо. Глаза. Они загораются, как лампочки, которые долгое время не включали. — Ты вернулся…
— Почему ты не сказала? — тут же спрашиваю, усаживаясь на кровать рядом с ней и взяв ее ладонь в свою. Прохладную, тонкую. Пытаюсь согреть, но, кажется, что это бесполезно.
Взгляд. Такой родной и такой лучистый, моментально меняется. Становится более серьезным, из него пропадают искры, а полные губы чисто вишневого цвета сжимаются в тонкую ниточку.
— У тебя семья, я не хотела обременять и…
— Он мой? — спрашиваю скорее для формальности, нежели ради ответа.
— Да.
— Тогда о каком обременении идет речь, а? — наклоняюсь к ней близко-близко. Вдыхаю любимый аромат вишни с примесью медикаментов. Он искажает запах моей девочки. Но это недолго, правда?
— Прости, я… — вижу, как на большие глаза набегают слезы.
— Тише, тише, тебе нельзя волноваться.
Не спрашивая разрешения, ложусь рядом с ней и прижимаю такое родное, но увеличившееся тело любимой. Да, она до сих пор остается самой желанной женщиной на земле, самой любимой. И мои чувства никогда не угаснут, даже если пройдут миллиарды секунд.
— Я… я думала, что справлюсь, что смогу существовать без тебя. Я такая слабая, Олег, такая слабая. Сдалась при первом же риске…
— Риске чего?
— Смерти, — шепчет она. — Не хотела уходить не попрощавшись.
Голос серьезен. Сосредоточен, как никогда ранее, будто действительно верит в летальный исход. Ну уж нет! Не позволю этому случиться. Позову самых лучших врачей, сделаю все, что нужно, но не дам ей уйти от меня. Сейчас.
Вместе с нашим ребенком…
— А теперь посмотри на меня, — поднимаю ее голову, заставляю посмотреть в глаза. Сам чувствую, как организм наполняется яростью от этих слов. От мыслей. — Ты будешь жить ради меня, ради нашего ребенка. Слышишь? Ты должна выжить! — произношу последнюю фразу по слогам.
— А как же твой сын? Как же Яна?
Откуда она узнала, что теперь мы живем вместе? Да, я простил ей суд и принудительное расставание с любимой, но не рассказывал о наших отношениях никому.
— Подождут. Я найду выход, посольство перепотрошу, мир переверну, но тебя больше не брошу!
— Я… — шепчет моя малышка, едва размыкая сухие губы, — я так скучала…
— И я скучал, — касаюсь губами ее рта, ощущая любимый аромат вишни, но затем быстро отстраняюсь и задаю главный вопрос: — Кто?
И она тихо, ударив меня в самое сердце новостью, произносит:
— Ева…
Мне так много хочется рассказать ей, расспросить. О ее жизни, о беременности, о том, как прошли эти гребаные девять месяцев без меня. Потому что мне было очень хреново все это время. Но малышка предпочла помолчать, обнимая меня за талию. Ее голова лежит как раз на татуировке. Недавно сделанной на груди, а когда ее предплечье обнажилось, увидел татуировку у нее. Цепочка из множества четко прорисованных звеньев. Та самая, которую она рисовала когда-то у меня на животе, только аккуратнее, изящнее и тоньше. Почти незаметная, если не приглядываться.
Через несколько минут тишины и гармонии засыпаем в объятиях друг друга, чувствуя родные тела. Родные души. И успокоение, наступившее именно сейчас. В момент воссоединения с любимой.
Однако просыпаюсь я в полном одиночестве. Ни ее аромата, ни тепла, ни вещей.
Глава 40. Воссоединимся на небесах
Несложно догадаться, что Еву уже увезли, пока я спал. На смертную казнь. На суд, итог которого будет известен… Когда? Эльвира Викторовна не упоминала время операции, но, насколько я знаю, кесарево длится недолго. Хотя нет. Не в нашем случае, когда от любого неосторожного движения, от любого несоответствия показателей зависит жизнь моей малышки. Не только ее, но и моя тоже. И нашей дочери.
Евы…
От резкого подъема с кушетки кружится голова, однако иначе не получается. Не могу медлить, когда внутри все напряжено и сжато до микроскопических размеров, а в мыслях только один человек. Нет, двое.
О том, как Ева выносила ребенка и дожила до кесарева, даже не хочу думать. Потом спрошу, когда выйдет из операционной.
Вспоминаю слова врача. Вспоминаю, что вероятность выживания Евы пятьдесят на пятьдесят. Либо выживет, либо умрет, оставив меня одного. Исчезнет, когда мы только-только воссоединились.
А если не выживет? Если умрет, так и не ответив на мои вопросы?
Блядь!
Выбегаю из палаты и иду по указателям к операционным. Знакомые коридоры, знакомый холод, пробирающийся сквозь свитер. И воспоминания, оставившие неизгладимый след в сердце. Когда-то именно здесь решалась судьба моих девочек. Она не пошла нам навстречу, не пощадила
