в синагогу[614].
Временно исполняющим обязанности премьер-министра стал Ицхак Шамир. Во времена Британского мандата Шамир возглавлял Лехи, самую воинственную из трех еврейских боевых организаций, действовавших в Палестине. Бегин получал множество телефонных звонков с просьбой официально одобрить назначение Шамира; на это он отвечал: «Я не царь, у меня нет наследников». Наиболее настойчивым он повторял уже сказанную фразу: «Я больше не могу»[615].
Сам Шамир также упрашивал Бегина не уходить в отставку. «Мы шли за тобой сквозь огонь и воду; отмени свое решение», — настаивал Шамир. И на эту просьбу Бегин отвечал: «Я больше не могу»[616].
В ноябре 1983 года, в первую годовщину смерти Ализы, Бегин, все еще страдавший от сыпи на лице, решил не ехать с другими членами семьи на кладбище на Масличной горе. В декабре он с дочерью переехал из резиденции премьер-министра в квартиру на улице Шломо Цемах, тихой небольшой улочке неподалеку от горы Ѓерцля, с окнами на Иерусалимский лес[617]. Он отказывался видеться практически со всеми, кто хотел его навестить. В число допущенных входили члены его семьи, Йехиэль Кадишай и Дан Меридор, приходивший по пятницам после полудня на чашку кофе. Кадишай приходил каждый день, принося почту и свежие газеты.
В конце 1984 года Бегин перенес успешную операцию простаты, начал проходить сеансы физиотерапии и прибавил в весе. Он также расширил круг общения, и субботними вечерами его навещали несколько супружеских пар. В число регулярных гостей входили Гарри Гурвиц, его близкий друг и автор биографии, и Харт Хастен, еврейский филантроп и давний друг, бывший с ним в Лос-Анджелесе, когда умерла Ализа. Участники этих еженедельных встреч старались избегать разговоров о текущих событиях.
Причины, побудившие Бегина к жизни в уединении, не были сформулированы с достаточной убедительностью и полнотой. Близкие к нему люди, уважая его, старались воздерживаться от рассуждений на эту тему — по крайней мере, вслух. Возможно, нанесенные ему душевные раны еще кровоточили и память обо всех предательствах была слишком болезненна, чтобы он смог попробовать — хотя бы на словах — вернуться в мир политики, и его уединение было единственным способом избежать этого[618]. Кадишай высказал предположение, что Бегин отчетливо помнил, как Бен-Гурион был призван правительством из отставки, а затем и вернулся на пост премьер-министра — и Бегин хотел избежать подобного развития событий[619]. Анита Шапира, один из самых авторитетных историков Израиля, писала, что уединенное молчание было этической основой первых поколений израильтян. Правда, в ходе своих рассуждений она не называет впрямую имя Бегина, но ее выводы применимы к нему не в меньшей мере, чем к другим. Она утверждает, что существовал
…моральный идеал самообладания, стойкости, сдержанности и упорной преданности национальным целям…
Этика сдержанности, сохранения выдержки в выражении скорби определяла поведенческую культуру двух поколений израильтян — отцов-основателей и поколения Войны за независимость. Таков был принцип поведения евреев Эрец-Исраэль: не выставлять эмоции напоказ, но держать их в глубине души[620].
Придерживался ли Бегин этих этических принципов после полувека жизни в Израиле? Впрочем, каковы бы ни были причины, побудившие Бегина к жизни в уединении, он их не раскрывал.
Начиная с 1984 года, Бегин участвовал во всех ежегодных церемониях памяти Ализы — но он выходил из дома только для поездки на кладбище Масличной горы и для посещения лечебных учреждений[621]. В прессе его называли «затворником улицы Цемах»; автор статьи в «Вашингтон пост» отмечал, что Бегин не присутствовал на мероприятии, посвященном десятилетию визита Садата в Израиль, и подчеркивал, что израильтяне склонны говорить и о Бегине, и о Садате в прошедшем времени[622]. Томас Фридман, постоянно критиковавший и даже осуждавший Бегина за ту роль, которую он сыграл в Ливанской войне, называл затворничество Бегина добровольным заключением: «фактически Бегин сам подверг себя суду, признал себя виновным и приговорил к заключению»[623]. Однако Фридман, подвергавший Бегина столь безжалостным нападкам, судя по всему, не осознавал одной простой вещи: сейчас «Стариком» следовало бы называть уже не Бен-Гуриона, а самого Бегина, и у него имелись все основания сказать: «Я больше не могу».
Правда, Бегин сделал одно неожиданное публичное заявление. В марте 1982 года он дал указание о создании Комиссии Бехора с целью расследования совершенного полвека тому назад убийства Хаима Арлозорова. В июне 1985 года эта комиссия опубликовала свои выводы, реабилитировав троих ревизионистов, обвиненных ранее в этом убийстве (в их числе был и друг детства Бегина Абрам Ставский, впоследствии погибший на борту «Альталены»). «Во всяком случае, их семьи могут узнать, что они были абсолютно невиновны. Правосудие восторжествовало, и это хорошо для Израиля», — сказал Бегин[624]. Он неизменно верил в историческую справедливость и был убежден в том, что правда — это непреходящая ценность. Его жизнь клонилась к закату, но он успел позаботиться о репутации Ставского.
Тем временем страна переживала нелегкие времена. Армия обороны Израиля никак не могла выбраться из Ливана, ненадежное мирное соглашение было расторгнуто. Рынок ценных бумаг падал. Некоторые обозреватели в своих комментариях доходили до того, что называли Бегина капитаном, снова покинувшим корабль[625].
Бегин целыми днями сидел в пижаме и халате, читая все основные израильские газеты и, кроме того, лондонскую «Таймс», французскую «Монд», американские журналы «Тайм» и «Ньюсуик»[626]. Он читал также автобиографию Джихан Садат (вдовы Анвара Садата), книги Боба Вудворда и Уильяма Сафира[627].
Покидая пост премьер-министра, Бегин заявил о своем намерении после ухода в отставку написать автобиографию — «От Катастрофы к возрождению» — о событиях своей жизни и об истории Государства Израиль. Он и его друзья полагали, что жизнь в уединении даст ему достаточно времени для этой работы[628]. Чарльз Хилл, ответственный сотрудник министерства иностранных дел и советник Бегина во время Ливанской войны, много общавшийся с Бегином и слышавший его размышления о будущей книге, вспоминает, что он планировал фундаментальный труд — «обширное, многотомное произведение, посвященное проблемам еврейства, государственности и человеческому фактору в международных отношениях», сопоставимое по масштабам с «Историей упадка и разрушения Римской империи» Эдварда Гиббона[629]. Бегин так и не приступил к реализации своего замысла; впрочем, всё ненаписанное им было им прожито. Его жизнь, начавшаяся между армиями кайзера и царя, приближалась к завершению в годы возрождения еврейского народа, обновления еврейского государства и возникновения нового еврейского самосознания в этом мире — все эти изменения произошли, безусловно, благодаря и его усилиям.
В конце 1980-х гг. Бегин
