«Кирилловна»), то просто «милочка», поминутно требовала подать то и это, как если бы Варя была не членом семьи, а прислугой… Конечно, все эти камешки, булыжнички и фугасы летели и в мой огород: ведь это я её выписал из деревни.
Разумеется, я реагировал: я иначе дышал, я иначе смотрел – мы по-актёрски взаимодействовали с маменькой и (меньше, косвенно) с Ольгой. Новенькая не отмерзала. Её вид говорил только: «Нужно, чтоб я тут сидела? Сижу».
Казалось, маменька её испепелит, – но уж так жалостно смотрелась Варина шейка, острые птичьи ключички, прозрачные пальчики, уж такие сиротские крошечки она положила себе на тарелку (а кстати, она ведь и впрямь была круглая сирота), – что в конце концов даже маменька чуть смягчилась:
– Вы совсем не едите, – сказала она со смесью брезгливости и тревоги. – Да ты здорова ли, милочка? Надо вызвать врача.
Ольга – та (неожиданно для меня) повела себя жёстче – как будто вместо сестры было пустое место. Хотя, когда я внимательней посмотрел на них рядом, на Ольгу и Варю, мне показалось, они и правда немного похожи. Могли бы сойти за сестёр. Причём на Варином фоне Ольга стала выглядеть женственнее, круглее… и старше. Но ведь не могла, – я продолжал внутренне биться над неразрешимой задачей, – не могла же эта анорексичка пройти кастинг только благодаря внешнему сходству… Да и сходство-то не особое…
Маменька попросила Ольгу перечитать письмо от Мишеля, но Ольга – впервые на моей памяти – наотрез отказалась:
– Это наше семейное.
Было ясно, что речь не про Ольгу с Мишелем (они так и не были обручены), а про семейство Орловых, к которому, стало быть, новенькая не относилась. Я думал, что после ужина Ольга сразу уйдёт – например, сошлётся на головную боль, – нет, осталась…
8
По вечерам мы обычно читали вслух.
На предыдущей неделе добили роман «Кларисса». За героиню по очереди читали Ольга и маменька, а я с большим удовольствием озвучивал Ловеласа: оказывается, «ловелас» – по имени этого персонажа. Как «донжуан».
Дочитав про Клариссу и Ловеласа, решали, какую книгу взять следующей. Маменьку больше привлекал «Иван Выжигин, нравственно-сатирическое сочинение Ф. Булгарина», а мы с Ольгой (эх, было ведь время, когда Оленька иной раз поддерживала и меня) – мы большинством голосов выбрали «Робинзона Крузо». Правда, когда стали читать, выяснилось, что «Робинзон» не тот. Вернее, тот, но не совсем…
– Варенька…
Каждый раз, когда я говорил «Варенька», Ольга окаменевала. А может, ревнует всё-таки? Ну хотя бы немного? – с надеждой подумал я.
– Варенька, это повествование о молодом человеке, поступившем в морскую службу против родительской воли. Сей англичанин по имени Робинзон вёл разгульную жизнь, укоры совести заглушал пьянством, о Боге и не задумывался, даже имени Божия не вспоминал. Но однажды буря разбила корабль, все товарищи Робинзона погибли, а он был брошен волнами на необитаемый остров. Милостью Божией корабль вынесло к берегу, Робинзон забрал с корабля разные инструменты, чернила, другие нужные вещи, построил шалаш и начал вести ежедневный журнал…
Я открыл томик в кожаном переплёте с состаренной позолотой – вот он и сейчас передо мной:
«Жизнь и приключенiя Робинзона Круза…»
Не «Крузо», а «Круз», как Том Круз:
«Жизнь и приключенiя Робинзона Круза природнаго англичанина. Переведена с Французскаго…»
Сейчас впервые задумался: почему же с французского? Мне казалось, должно быть с английского? Или нет?
«Переведена с Французскаго Яковомъ Трусовымъ. Изданіе второе. Въ Санктпетербургѣ при Императорской Академіи Наукъ 1775 года».
В тот вечер, когда Варенька впервые оказалась у нас в гостиной, я читал это место из дневника Робинзона:
– «27 Августа лихорадка принудила меня слечь. Не было у меня тогда во всемъ моемъ жилищѣ ни капли воды, а хотя жаждою я весьма мучился, однакожъ не могъ встать съ постели, но только вопіялъ въ безпамятствѣ: «Господи, обрати лице Твое на мя! Господи помилуй мя!» Такое мученіе продолжалось до тѣхъ поръ, покуда я не заснулъ, а во снѣ…»
Я понизил голос:
– «…во снѣ видѣлъ изъ темнаго и густаго облака на землю сходящаго, пламенемъ огненнымъ окруженнаго, лицемъ сіяющему солнцу подобнаго мужа, взглядомъ своимъ зракъ человѣческой ослѣпляющаго. Обликъ его заключалъ въ себѣ нѣчто страшное. Отъ прикосновенія ногъ его потряслось не токмо мѣсто, на коемъ стоялъ я, но и вся область…»
Разве в детской книжке такое было?
– «Глаза его, подобные блистающей молніи, причиняли во мнѣ неизобразимой страхъ. Опустясь на землю, и имѣя въ рукахъ своихъ долгое копье спѣшилъ идучи прямо ко мнѣ, чтобъ лишить меня моей жизни; но вдругъ остановясь на нѣсколько шаговъ, началъ говорить подобнымъ громовому удару голосомъ…»
Уж тут я включил весь свой нижний диапазон:
– «Умри несчастной! и необратившейся по толикихъ искушеніяхъ на путь истины! Выговоря сіе, и поднявши свое оружіе, стремился вонзить его въ грудь мою. Не могу изъяснить довольно того страху, которой почувствовалъ я отъ сего сновидѣнія. Онъ въ сердце мое такъ вкоренился, что и на яву проснувшись, казалось мнѣ, будто бы сей мужъ, стоя передо мною, угрожаетъ убить меня жезломъ своимъ».
Прошло, конечно, лет тридцать с тех пор, как я в последний раз перечитывал «Робинзона Крузо» – но нет, ничего подобного не было точно. Я бы запомнил огненного громового с копьём.
– «Вставши я вынулъ изъ сундука Библію, которую никогда и въ руки не бирывалъ. Открывши ее безъ намѣренія, что читать, взглянулъ нечаянно на слѣдующія слова: “Богъ нашъ, Богъ кающихся”…» Теперь читайте вы, Варенька.
Я заложил страницу закладкой и через лакея передал томик гостье. Может, – мелькнула у меня последняя искорка, – может, она хоть читает лучше, чем разговаривает?
– «Казалось мне, будто бы услышаль близь… себя уко… ряющие меня слова», – прочла Варя.
Искра потухла.
– «Презренный! Представь себе прежнюю свою жизнь, непорядкамь и порокамь посвященную, и вспомни, что неть такого дур… дурнаго дела в свете, которому бы ты не подражаль; удивляйся, что незв… невзирая на то, ты ещё живь…»
Читала она почти по слогам. Чуть ли не все логические ударения – мимо кассы…
– «Тотчась я упаль на колени и возопиль: “Господи, приими мя ка… кащего… щися!”»
И не только логические. Слово «дурнáго» стало «дýрнаго», в «кающемся» вообще увязла… Кошмар.
– «Могу сказать… что сия молитва была первая, которую я в жизни моей выговориль…»
– Почему «выговориль»?! – не выдержала маменька. – Почему ты читаешь «упаль», «вопиль»?
– Вот, написано.
– Детонька! Это не мягкий знак. Это твёрдый. Тьфу, то есть, как его, ер! Вот, видишь чёрточку сбоку? Ай-я-яй! В лесу выросла? Грамоте не обучена?
Варенька совершенно бесстрастно прослушала эту тираду – и вдруг широко-широко, как кошка, зевнула, не сделав даже малейшей попытки прикрыться.
