что делает, зато чувствовал и понимал сполна я. Мне словно молотом в душу били.
— Знаешь, что. Когда решаешь что-то в своем суицидальном духе сотворить — попробуй не решать еще и за других. Или хотя бы представь, так, для разнообразия, что они по поводу твоих поступков могут подумать. И что будут потом с твоим хладным телом делать, плакать или ногами пинать. Я не просто раздосадован, обижен и чертовски против твоего решения. Я тоже честное слово дам: я больше ни одного слова вообще в ближайшие двое суток не произнесу. В отличие от Алана мое слово восприми, пожалуйста, как аксиому. Может, тишина поспособствует мыслительному процессу, и тогда твой героический инфантилизм и желание побыстрее сдохнуть сдуются наконец?
Друг молча развернулся ко мне спиной и демонстративно ушел в душ. А я, сжавшись в избитый его эмоциями комок, опустился в угол у закрытой Аланом двери и тихонько вздохнул, не найдя сил даже заскулить. Я же как лучше для всех хотел, гад ты гениальный, вот за что мне прилетело?
Меня перетряхнуло, и я обнял себя за плечи. Не выдерживала моя бедная психика. Слишком много на одного меня пришлось в последние пару месяцев, пару недель, и два последних разговора. Я не справился с ролью руководителя на Шестом, да что там руководителя, я и роль живца провалил. А теперь не справлялся ни с новыми способностями, ни с моральными выборами, ни с изучением нового мира, ни с ответственностью за свои решения. Очкастого обидел, и не до конца осознавал даже, чем.
Вот бы сейчас раз — и Берц тут нарисовался! Но я понимал, что спасать нас скорее всего не прилетят. Земля и ревизор на это не пойдут, а оперативники при всем желании не смогут. Да если кто-то и сподобится, планета же огромная, как искать крохотную базу на ней…
Свернувшись под гнетом собственных мыслей в клубок, я настолько себя взвинтил в ожидании гения, что когда он вышел из душа, я посмотрел на него, открыл было рот… И промолчал, глядя как мой тощий друг, сверкая лопатками, натягивает на себя безликую здешнюю футболку, зачесывает абсолютно мокрые волосы в тонкий хвост и устраивается поверх пледа на своей кровати, разворачивая на планшете очередной трактат с зубодробительными конструкциями формул.
Я представил, что так дальше и проходит вся его жизнь, день за днем, в тишине, пустоте, среди серых стен, в серой футболке, среди серых людей под руководством одетого в черное Алана, и опустил глаза. Я-то хоть наружу могу выйти и весточку с полей принести. А если и меня не будет… Стало горько и стыдно.
Но решение я уже принял, и отказаться от него не мог. Я тоже слово дал, и буду его держать до конца. Однако при этом прицельно искать для «Апостола» наркоту я ни секунды не собирался. Оставалось только надеяться на чудо, думать, как же все-таки выкрутиться, и на всякий случай привыкать к альтернативе.
Выключили свет, и я окончательно сполз по стенке вниз и вытянулся, понимая, что беспокоить гения не хочу. Подложил руку под голову и задумался. Интересная это оказалась задача, попробовать осознать, что через двое суток тебе, возможно, предстоит умереть. Алан, несмотря на то, что сказал, от сделки может и не отказаться, и за делом у него не заржавеет. Зависит от того, насколько я его выведу из себя. Тай прав, мы уже это проходили. И насчет моей глупости он прав… Но и у меня ломать свою душу сил больше не было.
Да, я доверяю людям, природе, миру. И за свои убеждения вполне готов умереть, но других я просить об этом не вправе. Именно так, и никак иначе.
Весь этот эмоциональный концентрат я, повинуясь непонятному мне самому порыву, распустил импульсами во все стороны. Может, кто-то да воспримет, не может же быть на базе столько народу — и все антиэмпатические дубы? Но больше всего у меня было осторожных чаяний относительно таинственного обитателя Седьмого. Кто-то же посторонний был? Я же не сошел с ума на почве игр с собственным разумом? Нет, я точно помнил, как и когда мне помогли. А если помогли раз — может, я могу обнаглеть и попросить помощи вторично? Да и Алан все-таки вряд ли выполнит угрозу, а я уж постараюсь за два дня придумать, как выкрутиться. Словом, я хотел вцепиться во все вероятности, до каких только мог дотянуться.
Думал я долго, качественно и настолько ушел в себя, что не заметил, как заснул, прямо там, на полу возле двери. Проснулся уже посреди ночи, обнаружил под головой подушку, а на себе плед, и тихонько переполз на кровать досыпать, стараясь не шуметь.
Утром я выбрался из-под одеяла, кивнул ученому, выпил стакан воды (завтрак категорически не лез внутрь) и постучал в дверь, вызывая охрану.
Очкастая зараза со мной разговаривать не пожелал и в мою сторону старался не смотреть. Я и не настаивал.
Не хочешь говорить — не надо, ты мне подушкой и пледом и без слов все сказал. Я пристыжен, я подумал и про тебя, и про себя, и про Корпус. Я должен тебе извинения, а еще я перед тобой в долгу за то, что мое сознание и подсознание быстро договорились, и я с утра не безвольная страдающая тряпка, а нормальный человек со слегка натянутыми нервами. Так ведь и ситуация стрессовая. Но вслух я тебе этого не скажу. Просто пойду и найду для нас выход отсюда.
Райс меня уже ждал: в полной экипировке, собранный, внимательный. Я не стал ничего объяснять, просто повертел его во все стороны, подтянул все ремни и подсумки, отрегулировал температуру на термоподсумках и натяжение магнитных застежек.
— Вот так правильно. Пояснишь?
Райс послушно отрапортовал правила хранения биообразцов, а про застежки на оружии я
