пояснил уже сам. Сопротивление должно быть, иначе упадет винтовка в руки в ненужный момент, но и обычным его делать нельзя — иначе когда надо теряешь треть секунды.
Райс улыбнулся в ответ, и мы вышли за пределы базы.
Седьмой жил как привык. Стрекотал, лепетал, тянулся к лучам своей звезды, алел, лиловел и фиолетовел всеми частичками сразу. Я опустился на колени и поймал кончики причудливых колосков и луговых цветов в ладони. Без слов, без мыслей, без объяснений. Я хотел жить этим миром и быть вместе с ним прямо здесь и сейчас. Не чувствуя полноценного контакта, я снял перчатки и повесил их на пояс, игнорируя все правила безопасности: новый мир требовал касания, и я не мог ему отказать. К тому же какая уж тут безопасность, за два сна до вероятной смерти.
Будучи полностью в эмпатическом контакте с реальностью, я не стал контролировать Райса. Он, тем временем, с опаской обозревая окрестности, подошел ко мне, присел на корточки и сообщил:
— У тебя зрачки сиреневым светятся.
Я улыбнулся.
— Не пугайся. Я просто чувствую его весь. Седьмой. Целиком.
На самом деле я, конечно, врал себе и Райсу. Чувствовал я максимум растения и мелких зверей, и не дальше, чем за пределы небольшого луга, но и этого мне хватало выше макушки. Оказалось, что эмоции — настолько обширный и невероятный канал коммуникации, к тому же, как выяснилось при прямом прицельном контакте, двусторонний, что я просто не мог отказаться от бесконечного диалога с многоголосьем Седьмого.
Подозреваю, что выглядел я как неизлечимо больной житель психиатрического стационара. Улыбка не хотела сходить с лица, я постоянно оглядывался, раскладывая ощущения на многогранные слои, сигналы жизни на отдельные мелодии ее инструментов, а их не становилось меньше, но и больше, к счастью, тоже. Вся эта симфония взяла и включила меня в свой оркестр, и с непривычки я оказался человеком, который всю жизнь слушал восьмибитную музыку, а потом пришел на концерт в филармонию. Слезы текут, а что слушать и слышать в первую очередь — и не поймешь.
— Сядь, — дернул я Райса за руку.
Райс послушно уселся рядом.
— Включись. Здесь голосов не меньше, чем в пустых домах на Алтае.
Сначала он не понял, о чем я, пытаясь пользоваться исключительно ушами. Но мне помогли. Спустя пару минуту ко мне на руки залез уже знакомый змей — и я удовлетворенно вздохнул. Так я и думал. Не зря я вчера выложился. И, казалось мне, что и некое родство эмпатических импульсов таинственного доброжелателя и змея успел учуять, несмотря на нежелание зверя контактировать со мной в две стороны. Но эта мысль мгновенно ускакала, не дав мне цапнуть ее за хвост. Может, почудилось… Потом подумаю.
Словно отвлекая меня, в глубине змея зародилась мощная волна непонятной мне природы. Казалось, вибрирует каждая клеточка его тела — и я почти увидел, как он засветился от эмпатического усилия. Связь эмпатии и биоэнергетического потенциала клетки…. Я снова очистил мысли. Это к Тайвину.
Я настроился, присоединился к волне, скользнул вслед за ней — и через пару минут мы слушали невероятное великолепие Седьмого всей душой уже втроем. Райс замер, впитывая новизну мировосприятия, а я, потянувшись к змею, принялся нащупывать взаимопонимание. Змей снова выставил инстинктивную защиту, а я, не став настаивать, попробовал чувствами ему рассказать, что нас ждет, если он мне не поможет. Если бы он провел нас за пределы базы, как в тот раз… О большем и не прошу. Выживать в чужой природе я учусь быстро, а тот, кто мне помог, большой, гулкий, странный, объект интереса просто так под кустом подыхать не бросит. Наверное.
Вернулись мы с Райсом, что удивительно, довольно быстро. Нам даже не дали втык за прерванную голосовую трансляцию. Я отдал образцы, максимально безопасные, те, которые подсказал змей и без слов нашептал нам сам Седьмой, и попросился к себе.
Зашел и лег на пол у двери. Зная, что Тайвин не может интерпретировать эмпатические посылы в полной мере, я принялся распространять по нашему каземату максимально концентрированные образы чуда. Чувство сопричастности. Радость общения с иным миром. Искреннюю просьбу меня простить. Надежду на свободу.
— Знаешь, — сказал я через некоторое время в пространство, когда молчаливое обиженное сопение очкастого друга приутихло. — Ты прав. Я не могу решать все и за себя, и за других, и действительно допустил глупость. Но ты бы только видел Седьмой… Если что, мне не обидно будет завтра умереть. Но, кажется, у меня появился план.
— Зато стыдно должно быть, — эхом отозвался Тайвин, подошел ко мне и протянул руку, принимая мои извинения. — Потому что его красоту ты так никому толком и не показал. Соберешься в следующий раз играть в героя-одиночку, вспомни о том, что у тебя есть друзья и коллеги. Что за план?
Я с благодарностью принял его ладонь, поднялся с пола, кивнул и только раскрыл рот, чтобы огласить варианты, как меня прервал звук сирены. За дверью забегали, и мы уставились друг на друга с одной-единственной мыслью. Это за нами. Значит, ждать у моря погоды нельзя. А то в суматохе нас могут спасти совсем не те, и совсем не туда. Нужен другой план, и я мгновенно его придумал. Впрочем, он от первоначального не сильно-то и отличался.
* * *
Алан сидел в лаборатории в уголке и наблюдал за процессом сворачивания базы. Вокруг царила суматоха. Спешно паковали и грузили в суборбитальные флаеры научное оборудование, копировали по десятому разу информационные наработки, безжалостно уничтожая стационарную технику, и бережно сортировали химические образцы. Шаттлы с астродесантниками и, как предполагал Алан, с
