Половину пути до лабораторий мы прошли без эксцессов. Сирена выла, все суетились, до нас никому особенно дела не было. Ведут пленника куда-то — значит, так надо, пусть ведут. Тайвин сначала дергался было, потом подуспокоился и перестал. Но у последнего узкого коридора на нашем пути встретился Райс.
К счастью, больше ни одной живой души тут кроме него не шастало, почти все смылись, и я было тоже решил нахрапом мимо проскочить, но Райс поднял винтовку. Я задвинул ученого за спину и вскинул игломет в ответ.
— Шлем сними.
Я не стал Райсу перечить, правой рукой продолжая держать своего воспитанника под прицелом, а левой — стаскивая надоевшую деталь брони.
Пару секунд мы с Райсом смотрели друг на друга с иглометами наизготовку. Как он меня узнал, я так и не понял. Хотя, наверное, по манере движений, мы же успели немало часов провести в виртуальных тренировках и два раза ходили в поле, мог запомнить какие-то характерные для меня особенности или жесты.
Штатный гений сзади только с досады крякнул, ему я благоразумно оружие давать не стал — пленникам иглометов не дают, да и какой из него стрелок я не знал, мало ли, а мне хотелось вместе с ним отсюда живыми и желательно целыми выбраться.
Я тихонько у него спросил:
— Ты мне доверяешь?
Тайвин секунду помедлил с ответом. Затем выдохнул и признался:
— Верю.
Я опустил оружие. В стволе были боевые бронебойные иглы, а стрелять в людей на поражение я просто физически не был в состоянии, потому что человеческую жизнь почитал одной из главных ценностей в моей системе координат. Так что распоряжаться и разбрасываться ею не мог. Тем более на кону жизнь человека знакомого, за которого я чувствовал определенную долю ответственности. И с которым сегодня разделил единение с новым миром.
Райс в конце коридора одарил нас долгим тяжелым взглядом. Затем тоже опустил ствол, достал из кармана мелкий предмет, уронил на пол и придавил ботинком. Похоже, это была игла с каким-то необычным наполнением, звук лопнувшего сердечника я узнал. Райс сам себе кивнул, а мне махнул левой рукой куда-то себе за спину — там, как я нечеловеческой памятью запечатлел, как раз вход в лабораторию, а уж оттуда до спасительного подзаборного лаза, на который я изначально и рассчитывал, было буквально рукой подать. И — я чувствовал — меня там уже ждали.
Шмыгая мимо Райса, я на мгновение остановился, приподнял вопросительно бровь.
Он качнул головой.
Тогда я молча положил ему руку на плечо в благодарном жесте и уловил сложнейшую смесь эмоций: он одновременно и радовался, и сомневался, тягостно предчувствовал возмездие за свое решение, и в то же время смутное тепло изнутри грело его уверенность в правильности поступка. В то, что все обойдется, он ни на грош не верил, и я только досадливо мотнул головой. Надо будет обязательно это исправить при случае, человек без веры в чудо жить не может, иначе это не жизнь, а вегетативное существование озлобленного на весь мир овоща.
Дверь в лабораторию оказалась не заперта, а само производство — свернуто, повсюду царили следы спешных сборов и разрухи, которая бывает только если земля под ногами совсем горит.
За столом к нам спиной упаковывал последние пробирки с ярко-синей жидкостью неизвестного мне происхождения лаборант, опознаваемый по халату. Пока он не обернулся и нас не увидел, я быстро подскочил к нему и от души огрел рукоятью игломета по затылку. Халатоносец мягко осел на пол, с моей помощью и поддержкой не произведя большого шума, и я принялся обыскивать его в поисках код-ключа, ведущего на улицу на задний двор.
— Почему ты его не убил? — в лоб спросил меня штатный гений.
Вопрос застал меня врасплох, но я, не поднимая глаз и не перестав копаться по чужим карманам, ответил:
— Ты про Райса или про этого?
— С Райсом мне все понятно — очередного фаната к себе в копилку прикарманил. Про этого.
— Ты не готов смотреть на смерть, мне кажется. Я тоже. Да и зачем?
— Сейчас было незачем. А если будет? Если… если совсем у тебя не будет выбора, Чез? Если или ты — или тебя? Или меня… — совсем тихо добавил он, и тут уже я насторожился. До того, как я поднял на него взгляд, меня обдало волной болезненной горечи, чувствами вины и злости, которые мой друг больше сдерживать не мог.
Тайвин очень досадовал на себя за тот случай с наркотиком. И за компанию взял на себя вину за мой самоубийственный недавний идиотизм. Он не был в силах простить себя за то, что я оказался из-за него под дулом игломета. Думал, что и во второй раз я из-за него подставился. Корил себя за то, что испугался и сорвался на мне. И в его сознании лебедь, рак и щука — ум, честь и совесть — тянули его душу в разные стороны. Мне на секунду показалось, что в Средние века человеку на дыбе было легче, чем моему другу сейчас. Получается, пока я к нему в чувства неблагоразумно не лез, он сам в себе варился-варился и дошел до кондиции, как водится, в самый неподходящий для эмоций момент.
С таким настроением мы далеко убежать не могли, и я, оторвавшись от увлекательного занятия по обшариванию одежды, сконцентрировал все свое душевное тепло и желание помочь, отправил их в по-осеннему тоскливые серые глаза друга долгим пристальным взором и ответил:
