Противостояние
Наступающий 1982 год, который Азадовский встречал со сдержанным оптимизмом, достаточно быстро показал, что легкой жизни не будет. События стали разворачиваться по сценарию, который в конце минувшего года никак не угадывался. Дело в том, что 14 сентября 1981 Президиум Верховного Совета СССР принял указ об амнистии в отношении осужденных по так называемым «легким» статьям, к которым относилась и статья 224-3. И уже в ноябре – декабре 1981 года «административные» и «наблюдательные» комиссии, которые создавались для решения таких вопросов при каждом исправительно-трудовом учреждении, стали рассматривать дела осужденных. Колония постепенно редела. Некоторых освобождали «подчистую», однако большинство уходило на «химию».
Азадовский сомневался, что его вызовут на комиссию. Для досрочного освобождения, согласно Указу, требовалось отбыть не менее трети назначенного срока – эта «треть» у него исполнилась в момент прибытия в Сусуман. Но было и другое требование: администрация должна была расписаться в том, что осужденный «встал на путь исправления», не нарушал режима содержания, участвовал в тех или иных «общественно полезных» мероприятиях… Зная обо всем этом, Азадовский с самого начала взял за правило не конфликтовать с администрацией. Он соблюдал все предписанные «режимом» правила, аккуратно носил зэковскую форму, заправлял постель, содержал в чистоте тумбочку и т. д. В октябре 1981 года он даже вступил в «общеобразовательную секцию», надеясь, что его смогут использовать в школе при ИТК-5 как преподавателя иностранных языков. В колонии работала и другая секция – культурно-массовая (КМС), проводившая своего рода «клубные мероприятия». Однако ни школе, ни библиотеке, ни клубу его знания и опыт так и не потребовались.
Первое время после отъезда Светланы его жизнь, казалось, шла своим чередом. Он по-прежнему работал в швейном цехе, исправно ходил на политинформации, бессмысленно отнимавшие время, писал письма, а в остававшиеся часы с наслаждением читал десятитомное собрание сочинений Лескова, оказавшееся в лагерной библиотеке.
Надо сказать, что Азадовский уже не раз задумывался о своем освобождении раньше срока и даже допускал вероятность, что ему, как и Светлане, удастся выйти по крайней мере на «химию». На досрочное освобождение «подчистую» надеяться не приходилось по той простой причине, что без признания вины, которую «доказало» следствие и утвердили суды двух инстанций, сусуманский суд не стал бы даже рассматривать его ходатайство.
Но тут его одолевали сомнения. И на этапе, и на зоне мнение о «химии» было достаточно консолидированным: ужасные бытовые условия, а работа, как правило, до того невыносима, что зэки придумывают разные способы, чтобы вернуться на зону. Он знал, что в большой город, такой как Магадан или Хабаровск, его не направят и он мог оказаться в каком-нибудь захолустном леспромхозе или на лесосплаве в тайге или, как вариант, на недостроенном участке БАМа. На этих «стройках народного хозяйства» царили в большинстве случаев пьянство и беспредел. Но «химия» имела для него и привлекательную сторону, поскольку давала некоторые вольности, которых он был полностью лишен на зоне: бесцензурную переписку, ничем не ограниченные телефонные разговоры с мамой и друзьями, отпуск и даже возможность договориться о законном отъезде (чем сумела воспользоваться Светлана). Как поступить? В ноябре 1981 года он делился со Светланой своими опасениями, спрашивал ее совета.
И вот 22 января 1982 года Азадовский узнает, что администрация колонии готова отправить его на «химию».
Вчера, – сообщает он Светлане на другой день, – меня вызывали на административную комиссию, которая в конце концов приняла решение отправить меня на стройки народного хозяйства, точнее – ходатайствовать об этом перед следующей инстанцией. Таких инстанций, как ты знаешь, впереди еще две. Что из всего этого получится, не знаю.
Перед комиссией, о которой я, в сущности, узнал только накануне, я еще раз взвесил все «за» и «против» относительно «химии», все плюсы и минусы. Плюсов оказалось больше. Главный же довод, которым я руководствовался, это, конечно, мама (то есть возможность увидеться с ней как можно раньше). Ради этого я готов на все.
Однако через несколько дней ситуация радикально меняется. Один из солагерников, В.С. Седлецкий, доверительно сообщает Азадовскому, что зону посетили два человека («явно приезжие»), которые беседовали с ним, Седлецким, а также с другими заключенными. Вопросы, которые они задавали, касались исключительно взглядов и настроений Азадовского: как он себя держит, с кем общается, что рассказывает о своих друзьях в Ленинграде, какие ведет разговоры и т. п.
После этого начались события, о которых можно узнать из жалобы Азадовского в ЦК КПСС, датированной 15 февраля 1982 года:
22 января 1982 г. я был вызван на административную комиссию. Поскольку за 13 месяцев, прошедших после моего ареста, я не имел никаких нарушений режима содержания и добросовестно относился к своим обязанностям на производстве, комиссия рекомендовала направить меня на стройки народного хозяйства. Однако через несколько дней после состоявшегося решения в колонии появились лица, назвавшие себя сотрудниками КГБ (один – приезжий из Ленинграда, другой – местный); вызывая для беседы осужденных, воздействуя на них, они пытались собрать дискредитирующий меня материал. Кроме того, они оказали давление на администрацию колонии, которая – ввиду предстоящей наблюдательной комиссии – оформила мне в течение трех дней (1–3 февраля) три! нарушения режима содержания. Каждое из этих нарушений, якобы совершенных мной, является надуманным и необоснованным, противоречит Правилам внутреннего распорядка ОИТУ МВД СССР и Исправительно-трудовому кодексу РСФСР. Цель действий, предпринятых администрацией ИТК-5, совершенно ясна: представить меня на следующей комиссии как злостного нарушителя, систематически нарушающего режим содержания. По поводу этих незаконных и недостойных действий администрации я обратился 3 февраля 1982 г. с заявлением в Прокуратуру г. Сусумана и в ОИТУ УВД Магаданской области; однако заявление мое осталось без ответа.
Совершенно ясно: делу о досрочном освобождении из колонии был дан обратный ход, и притом решительно.
Какие же проступки, совершенные осужденным Азадовским, побудили администрацию превратить его в «злостного нарушителя»? Попробуем восстановить события тех дней по сохранившимся черновикам его протестов и жалоб.
Два первых взыскания были наложены на Азадовского по той причине, что его якобы навещали осужденные из других отрядов. Ходить из барака в барак действительно запрещалось, на эти вольности требовалось разрешение отрядника или дежурного помощника начальника колонии (ДПНК). Опротестовывая это решение администрации, Азадовский указывал, что в первом случае осужденные заходили в барак вообще не к нему, а к другим лицам. Что касается второго случая, то осужденные из другого отряда, объяснял Азадовский, находились у него «в рассечке» с разрешения прапорщика Климчука Н.А., «который спустя несколько часов тем не менее составил рапорт о моем “нарушении”… Акт за подписью “Климчук” я видел собственными глазами. Между тем сам Климчук утверждает, что он никакого рапорта не писал».
1 февраля 1982 года капитан Галкин производит у Азадовского обыск, так сказать, в индивидуальном порядке. В результате, пишет Азадовский, «у меня было изъято два листа бумаги. На одном из них был черновой набросок жалобы осужденного Сколодчука (в акте этот документ вообще не упомянут). На другом – стихотворение английского поэта XVII века Дж. Бэньяна. (Оба листа мне до настоящего времени не возвращены; изъятие их считаю необоснованным.)»
Успешно проведя обыск, капитан Галкин оформляет Азадовскому «нарушение режима содержания». Причина, согласно акту, – «антисанитарное состояние тумбочки».
Желая подкрепить акт капитана Галкина другими документами, – пишет далее Азадовский, – администрация вызвала на следующий день вечером дневального первого отряда осужденного Коровкина, который присутствовал при обыске, выполняя функции понятого. Старший лейтенант Горщак и старший лейтенант Черненко требовали от него подтверждения тем данным, которые изложены в акте капитана Галкина. Однако, несмотря на оказанное на него давление, осужденный Коровкин отказался писать под диктовку и написал лишь то, что соответствует действительности.
В начале февраля ситуация еще более обостряется. Ее динамику можно проследить по письмам к Светлане.
5 февраля:
За последние два дня мне было оформлено сразу несколько нарушений режима содержания; одно из них касается тебя, Светулик: лишение очередного длительного свидания.
Дальше – больше. 8 февраля:
Мне оформили здесь еще одно нарушение – выговор!! И еще одно – лишение отоварки!!.
