Кроме того, в ходе обыска был совершен ряд грубых процессуальных нарушений. Имею в виду насильственные действия в отношении меня со стороны л-та Быстрова, а также искажение протокола обыска (обыск производили 5 человек, тогда как в протокол занесены фамилии только двух из них) и др…
Характерно, что вопрос о том, с какой целью мог я приобретать или хранить у себя дома анашу, был полностью исключен из рассмотрения как следствием, так и судом. Подготавливая мой арест, сотрудники ленинградских органов основывались лишь на том единственном обстоятельстве, что в 1969 (!) г. я привлекался в качестве свидетеля по делу Славинского Е.М…
Считаю нужным отметить, что в разговорах со мной работники МВД не пытались скрыть или отрицать факт подлога. Например, капитан Арцибушев, производивший обыск, заявил мне 19 декабря 1980 г. в помещении РУВД Куйбышевского р-на, что он лишь «выполнял распоряжение», которое ему самому «не по душе», а следователь Каменко, когда я 20 декабря говорил ему об истинных обстоятельствах ареста Лепилиной, сказал, снисходительно улыбаясь, что все это «недоказуемо» и этому «никто не поверит». В этот же день… следователь заметил, что «дело не в наркотиках, а в контактах», имея в виду мои официальные и частные контакты с иностранными гражданами…
Перечень конкретных нарушений, допущенных следственными органами и судом, может быть значительно расширен. Но и на основании изложенных выше фактов нетрудно сделать основной вывод: следствие и суд действовали крайне тенденциозно и, выполняя решение органов КГБ «наказать» меня, стремились не к выявлению истины, а напротив – к ее искажению.
То, что инициатива в создании против меня искусственного обвинения принадлежит именно органам КГБ, представляется мне бесспорным. В течение 1980 г. ряд лиц в г. Ленинграде предупреждали меня о том, что в органах КГБ готовится против меня какая-то акция… Причастность КГБ к моему делу подтвердилась в последние полгода в ИТК-5 Магаданской области, где я нахожусь с 21 августа 1981 г.
…Для какой цели понадобилось ленинградским органам КГБ и МВД осудить Лепилину и меня за преступление, которого ни она, ни я не совершали? Каковы истинные причины этих двух уголовных дел (в сущности – одного уголовного дела)? И наконец: как и почему стало в Ленинграде возможным организовать и узаконить подобное дело?
…Мой арест и выдвинутое против меня нелепое обвинение в приобретении наркотиков вызвали широкую волну возмущения научной и литературной общественности в СССР и за рубежом. Тогда, стремясь как-то оправдать и обосновать свои незаконные действия, организаторы «дела Азадовского» перенесли центр тяжести на идеологическую сторону (которой, впрочем, с самого начала отводилась существенная роль). На всех уровнях и во всех инстанциях, имеющих отношение к моему уголовному делу, стали распространяться утверждения о том, что я – «антисоветчик», человек «чуждых взглядов», что я веду «аморальный» образ жизни или «двойную жизнь», что я связан с иностранцами, что мои контакты с ними носят преступный характер, и т. д. и т. д.
Но никаких конкретных фактов, подтверждающих такого рода мнения обо мне, работники КГБ привести, разумеется, не могли и ограничивались в основном многозначительными намеками. В результате вопрос о необходимости осудить Лепилину и меня был согласован и решен в г. Ленинграде на всех уровнях: в партийных и судебных органах и даже в Прокуратуре. Вполне естественно, что поданные мной жалобы (и кассационная, и надзорная) не имели и не могли иметь никакого эффекта.
По поводу предъявляемых мне (в основном – закулисно) обвинений идеологического порядка считаю нужным пояснить следующее. В течение ряда лет я действительно встречался с коллегами из-за рубежа и с официальными представителями Запада в нашей стране. По образованию своему я – филолог-западник, многие из моих статей и книг печатались и печатаются в настоящее время на Западе. Все это делалось и делается совершенно легально; своих занятий и контактов я никогда и ни от кого не скрывал; я знал, что органы КГБ проявляют ко мне известный интерес, но относился к этому спокойно, ибо ничего предосудительного и тем более преступного в моих знакомствах и связях не было. Мне хорошо известны советские законы, и я их всегда соблюдал.
По поводу моих «взглядов». Хочу подчеркнуть, что я – хотя на некоторые вещи и смотрю критически – никогда не позволял себе никаких публичных высказываний или заявлений. В своих общественных выступлениях, как и в личных разговорах, с кем бы они ни велись, я всегда стремился отстаивать достоинство и культуру своей страны. Я считал и считаю себя русским советским ученым и литератором, а потому незаконная и недостойная кампания, развернутая против меня отдельными сотрудниками КГБ, является двойной несправедливостью…
Я ни в чем не виновен и осужден безвинно, за преступление, которого не совершал!
Обращаюсь в ЦК КПСС с убедительной просьбой:
1. Сделать запрос в Комитет Государственной Безопасности о фактах, которые мне реально инкриминируются. Ознакомить меня с этими фактами, чтобы я мог их либо признать, либо опровергнуть (так как я не исключаю возможности фальсификации).
2. Взять под контроль прохождение моей надзорной жалобы в Прокуратуре РСФСР. Исключить подспудное вмешательство ленинградских сотрудников КГБ при рассмотрении жалобы.
3. Обратить внимание ОИТУ МВД РСФСР на незаконные действия, которые осуществляет в отношении меня администрация ИТК-5 Магаданской области.
4. Способствовать скорейшей отмене приговора в отношении меня и моей жены, С.И. Лепилиной.
Прошу помощи и защиты!
Ситуация тем временем усугублялась. Из писем к Светлане:
2 марта:
На днях здесь произошел возмутительный инцидент – приходил адвокат, к нему мог обратиться любой осужденный. Я заранее сделал заявление, что мне нужно с ним переговорить. Однако была разыграна комедия, в итоге которой меня к нему не допустили.
4 марта:
Сусуманского прокурора не было, и я – в связи с некоторыми новыми обстоятельствами – направил ему 2 марта еще одно (уже третье! за один месяц) заявление с просьбой немедленно вмешаться в действия администрации…
Вторая комиссия (наблюдательная) состоялась вчера. «На химию» я, разумеется, не прошел. Подал председат[елю] комиссии (зам. председателя Сусуманского горисполкома) подробное заявление, в котором просил: 1) Внимательно изучить все материалы о “нарушениях”, якобы допущенных мной 31 января – 3 февраля с.г., и решить вопрос о их законности; 2) Довести до сведения прокурора г. Сусумана содержание настоящего заявления; 3) Рассмотреть вопрос о моем условно-досрочном освобождении (УДО).
Председатель наблюдательной комиссии заверил меня, что заявление будет разобрано и что я получу ответ в установленный законом срок (т. е. до 3 апреля).
На другой день – новое обращение в местную прокуратуру (прокурору по надзору за действиями органов МВД и КГБ):
Положение мое в колонии в настоящий момент является критическим. С 3 февраля с.г. я тщетно добиваюсь встречи с прокурором по надзору (за месяц я трижды обращался в прокуратуру г. Сусумана). Я был лишен возможности консультироваться с адвокатом (26 февраля в колонии проводил прием для осужденных юрист Рябов, однако, несмотря на заранее сделанное мной заявление, администрация не допустила меня к нему). Руководители колонии уклоняются от встреч со мной, не позволяя мне при этом отправлять из колонии мои жалобы и ходатайства (в ЦК КПСС и другие инстанции).
Руководствуясь ложными сведениями обо мне, полученными от ленинградских органов КГБ, оперчасть колонии составляет на меня «досье», вызывает осужденных и требует от них данных о моих контактах в колонии и моих разговорах. Мне инкриминируются слова и поступки, которые я не произносил и не совершал. Вся моя переписка контролируется не столько цензором колонии, сколько сотрудниками КГБ; часть писем (моих и ко мне) произвольно изымается.
В последние недели имели место провокационные действия против меня со стороны осужденных (26–27 февраля произошел инцидент в столовой, в результате чего я был вынужден дважды отказаться от приема пищи).
У меня есть все основания предполагать, что администрация – под давлением извне – производит сбор материалов с тем, чтобы возбудить против меня новое уголовное дело.
В этой ситуации возникает вопрос о целесообразности содержать меня дальше в ИТК-5. Конфликт между мной и администрацией углубляется с каждым днем…
Убедительно прошу рассмотреть и решить вопрос о возможности моего дальнейшего пребывания в ИТК-5.
Из писем к Светлане:
17 марта:
Сусуманский прокурор еще не приходил, но мне обещано – придет на следующей неделе. Ссылаются на его «занятость», но дело, конечно, не в этом.
24 марта:
Как ты уже знаешь, прокурор по надзору г. Сусумана т. Нейерди приходил ко мне 18 марта. Я вручил ему свою жалобу от 10–23 февраля, заявление от 5 марта (оно касается моего нынешнего положения в колонии: ставлю вопрос о возможности дальнейшего моего пребывания в ИТК-5). Кроме того, я дал ему для ознакомления текст моей жалобы в ЦК КПСС. Он обещал прийти ко мне для разговора на этой неделе. Покамест не приходил.
