тогда был очень странный. Должно быть, я плохо соображала.
Странный день. Это еще мягко сказано. Даже не верится, что с Ноа я познакомилась в те же выходные, когда без приглашения явилась на тестирование. Аудитория, в которой стоит звенящая тишина; вопросы, выплывающие на экране компьютера; ощущение, что доктору Шилдс известны мои потаенные мысли… Однако с тех пор странностей только прибавляется.
— Прости, — извиняюсь я.
— Джесс, — наконец молвит Ноа. Я киваю.
Он дает мне бокал «Просекко».
— Мне не нравятся такие игры, — Ноа пристально смотрит мне в глаза и затем едва заметно кивает. Значит, я сдала экзамен, мелькает у меня в голове, прежде чем я успеваю заблокировать эту мысль. Несколько недель назад она вообще бы не возникла.
Я отпиваю «Просекко». Терпкое душистое игристое вино приятно ласкает горло.
— Я рад, что теперь ты честна со мной, — наконец молвит Ноа.
Вы должны быть откровенны… Это была одна из инструкций, что ждали меня на экране компьютера, когда я первый раз пришла на тестирование. Увы, как я ни стараюсь не думать о докторе Шилдс, мысли о ней все равно тревожат мое сознание.
Ноа принимается раскладывать ингредиенты на рабочем столе, а я снова пригубливаю «Просекко». Мне все еще кажется, что моих извинений, недостаточно, но я не знаю, что еще сказать.
Я обвожу взглядом его маленькую сияющую кухню. На плите стоит чугунок, рядом — зеленая каменная ступа с пестом и вертикальный миксер из нержавейки.
— Значит, «Завтрак с утра до ночи» — это твой ресторан? — спрашиваю я.
— Да. Станет моим, когда пройдет платеж, — отвечает он. — Помещение я нашел, жду, когда утвердят документы.
— Здорово.
Ной одной рукой разбивает яйца, затем взбивает их в миске, одновременно тонкой струйкой вливая в нее молоко. Взбалтывает на сковороде пенящееся сливочное масло и приправляет яйца с молоком корицей и солью.
— Мой секретный ингредиент, — говорит он, беря бутылку с экстрактом миндаля. — Надеюсь, у тебя нет аллергии на орехи?
— Нет, — подтверждаю я.
Ной добавляет в смесь чайную ложку экстракта и окунает в нее толстый ломоть халы.
Едва хлеб с тихим шипением опущен в кипящее на сковороде масло, по кухне распространяется аппетитный запах. Я сознаю, что нет ничего вкуснее свежего хлеба в сочетании с теплым сливочным маслом и корицей. У меня урчит в животе.
Ной готовит аккуратно, сразу убирая за собой: скорлупу бросает в мусорное ведро, кухонным полотенцем промокает несколько капель пролитого молока, приправы возвращает на место в выдвижной ящик.
Я наблюдаю за ним, и словно буфер формируется между мной и напряжением, что я ношу в себе. Оно не исчезает, но, по крайней мере, я получаю временную передышку.
Возможно, многие женщины моего возраста именно так и проводят свои свидания субботними вечерами — в спокойной домашней обстановке, с хорошим парнем. Казалось бы, ничего особенного. Просто мы ведь уже с ним целовались, но нынешнее времяпрепровождение сближает нас больше, чем простой физиологический акт. И хоть мы с Ноа случайно познакомились в баре, мне кажется, он хочет по-настоящему узнать меня.
Из другого ящика Ноа достает подложки под посуду и матерчатые салфетки, из верхнего шкафчика — пару тарелок. На середину каждой он выкладывает по подрумяненному гренку, украшает оба ежевикой. Я даже не заметила, что Ноа подогревал сироп в кастрюльке, пока он щедро не полил им жареный хлеб с ягодами.
Я смотрю на блюдо, что он ставит передо мной, и чувствую, как меня переполняют эмоции, которым я даже не могу подобрать определения. Для меня многие годы уже никто не готовил — только мама, когда я приезжаю домой.
Я откусываю хлеб и издаю стон.
— Клянусь, в жизни ничего вкуснее не ела.
Часом позже бутылка «Просекко» опорожнена, а мы все еще беседуем, перебравшись на диван в гостиной.
— На неделе я поеду в Вестчестер к родителям на хануку, — говорит Ноа. — Но по моем возвращении мы могли бы что-нибудь придумать вместе на воскресенье.
Я наклоняюсь и целую его, ощущая вкус сиропа на его губах. Потом, когда кладу голову на его крепкую грудь и он обнимает меня, у меня появляется чувство, которого я не испытывала много месяцев, а может, и лет. Проходит несколько минут, прежде чем я нахожу ему определение: удовлетворенность.
Глава 26
8 декабря, суббота
Томас приходит за пять минут до назначенного времени. Похоже, пунктуальность — одна из новых привычек, которые он задался целью в себе выработать.
Его широкоплечая фигура заполняет дверной проем, на лице расплывается улыбка. Только-только пошел первый снег, и в его русых волосах сверкают тающие снежинки. Волосы у него чуть длиннее, чем обычно.
Томас протягивает букет красных тюльпанов и в благодарность получает долгий поцелуй. Губы у него холодные, пахнут мятой. Он крепче обнимает меня, желая продлить физическую близость.
— Пока достаточно, — сказано ему. Я игриво отталкиваю мужа.
Он вытирает о коврик мокрые подошвы и заходит в дом.
— Запах обалденный, — говорит он, на мгновение опуская глаза. — Я соскучился по твоей стряпне.
Его пальто отправляется в шкаф, рядом с легкими куртками, которые он носит в теплую погоду. Его никогда не просили увезти из квартиры именно эти вещи — и не потому, что он ушел слишком внезапно. Весна — символ надежды, обновления. Присутствие его одежды служит той же цели.
На нем свитер, который отражается в его зеленых глазах золотыми блестками; он знает, что это моя любимая вещь.
— Ты выглядишь восхитительно, — делает он комплимент. Протянув ко мне руку, нежно, едва касаясь, проводит пальцами по моим длинным распущенным волосам.
Свой серо-лавандовый наряд я сменила на черные замшевые брюки и кобальтовый шелковый топ. Но из-под черного мериносового кардигана по колено виден лишь клинышек цвета.
Томас садится на табурет у гранитного кухонного острова со встроенной плитой. Устрицы лежат на льду; из холодильника извлекается бутылка шампанского.
— Открой, пожалуйста.
Томас смотрит на этикетку и улыбается.
— Превосходный год.
Пробка с тихим хлопком выходит из бутылки, Томас наполняет два высоких бокала.
— За второй шанс, — предлагаю я тост.
В лице Томаса отражаются удивление и радость.
— Ты даже не представляешь, как я счастлив. — Голос его чуть более сиплый, чем обычно.
Я беру со льда одну синевато-серую раковину и протягиваю ему.
— Голоден?
— Как волк, — кивает он, принимая у меня устрицу.
Мясо барашка вытащено из духовки и поставлено на стол. Картофель будет готовиться еще несколько минут: Томас любит, чтобы он был поджаристым, с корочкой.
Наслаждаясь шампанским и устрицами, мы непринужденно беседуем. Потом, только Томас понес барашка
