ибо тогда они могут не беспокоиться насчет Болгарии.
Когда это письмо дойдет до Вас, решение Болгарии, может быть, уже выяснится, и дай бог, чтобы оно выяснилось в единственном для них и для нас правильном смысле. Бомбардировка Дарданелл, видимо, заставила их задуматься. Фердинанду, при его мегаломании, конечно, трудно примириться с мыслью, что с утопией коронования в Святой Софии ему приходится расстаться. Может быть, его мечты о победе наших противников были связаны именно с этой утопией[278]. Ведь он весь соткан из мелкого актерского тщеславия. Я еще на днях получил из Софии посылку с двумя почтовыми марками, и обе они — выражение смешных притязаний. На одной Фердинанд изображен в порфире и короне византийского императора с жезлом в руках и лицом, прилаженным под аскета из старой иконы. На другой марке — тот же Фердинанд, упитанный адмирал, скопированный с покойного короля Эдуарда, и на обеих выглядывает все та же ворона в павлиньих перьях! Поймет ли такой человек, что приспел час бросить актерский грим или хотя бы разыграть покаянную перед нами. К сожалению, он потому может куражиться над Болгарией, что эта несчастная страна совершенно деморализована, и в оппозиции не видать мужественного решения положить предел этой игре судьбами своей родины. А между тем даже такие люди, как Чапрашиков, понимают, что надо делать. Это все-таки дает кое-какую надежду.
Я надеюсь, Вы на меня не сердились, что я по телеграфу сообщил Вам соображения свои по вопросу о Проливах. Я знаю, что ничего нового Вам сказать не могу, но в такую минуту я хотя бы потому счел себя вправе представить Вам свои соображения, что я поступил на дипломатическую службу и вернулся на нее и все время служил только с этой одной мыслью о том, что Проливы должны быть наши. Для меня в этом средоточие всех внешних задач России, смысл и завершение вековых усилий. Можем мы это получить с Францией и с Англией против Германии, тем лучше. Не можем, тогда лучше то же получить с Германией против них.
Поэтому также, мне кажется, для нас допустимы только два решения. Одно полное, то есть линия Мидия — Энос, а в Азии береговая полоса, достаточная с точки зрения военно-технической, и острова Имброс и Тенедос, составляющие естественное продолжение Проливов, что признано нашими союзниками; я помню английский aide memoire в этом смысле прошлой осенью.
Если, по нашим грехам, нам сейчас нельзя надеяться на это решение, тогда возможно пока такое, которое служило бы ему этапом и ничего не портило бы в будущем. Это решение было бы установление военно-морского контроля России в районе Проливов. Я это представляю себе так. Прежде всего придется определить, что разумеется под районом Проливов. В Европе — это, разумеется, вся территория по линию Энос — Мидия (если до этой линии дойдет Болгария). В Азии — это полоса на столько-то верст вглубь страны. Конечно, это была бы объемом та же самая территория, какую мы намечали бы в случае завладения, включая острова. Численность турецкой армии должна была бы быть сведена к минимуму, и она не имела бы права переступать границу охраны Проливов без нашего разрешения. А весь крепостной район Проливов был бы занят нашими войсками и флотом, причем город Константинополь и, может быть, другие населенные места, не имеющие стратегического значения, могли бы пользоваться известной автономией. В сущности, это был бы вопрос не существа, а титула владения, причем мы могли бы впоследствии выбрать удобную минуту, чтобы из военного занятия сделать присоединение. Некоторые удобства такого решения состояли бы главным образом в том, что его легче, может быть, переварило бы общественное мнение союзников, а также в возможности обеспечить лучше экономические интересы держав в Константинополе.
Что мне представлялось бы крайне опасным — это нейтрализация Проливов, или хотя бы только одних Дарданелл. Пример Бельгии налицо, чего стоит нейтралитет без санкции силы. Нейтрализация Проливов — это наверняка ссора с союзниками, и вся Россия затаит на них справедливый гнев за то, что они выезжали на наших спинах, а наших прав и интересов не признали. Еще, что, мне кажется, не следует допускать ни под каким видом, это доступа Болгарии и Греции на побережье Мраморного моря. Если б на этом настаивали наши союзники, следует, мне кажется, категорически этому воспротивиться, ибо это привело бы в ближайшем будущем к необходимости силою оружия выставить то государство, которое сунулось бы туда, где ему не место.
Пишу все это и представляю себе живо все трудности, дипломатические, военные и морские, с которыми Вам приходится иметь дело. Дай Вам бог помощи, дорогой Сергей Дмитриевич. Ваше счастье — это Ваша прямота и что Вам верят в Лондоне и Париже. Поэтому Вам легче им все сказать начистоту: в такие минуты иначе невозможно. Им же хуже будет потом, если сейчас согласие между нами окажется возможным лишь замазкой глубоких трещин, а не спайкою жизненных интересов.
Сердечно Вам преданный Григорий Трубецкой.
7. Российский посланник в Стокгольме А. В. Неклюдов министру иностранных дел С. Д. Сазонову
Телеграмма
3/16 сентября 1915 г. Лично.
Позволяю себе высказать перед Вами следующее личное мнение: после громадных жертв нынешней войны не только наши образованные слои, но и весь народ русский будет ожидать великого вознаграждения. А таковым ощутительным и всякому понятным может явиться лишь обладание Константинополем и Проливами. Поэтому, если только военное положение наше не слишком опасно и если есть надежда на взятие Дарданелл нашими союзниками, то лучше понести новые жертвы, но не идти на (хромые) сделки с Турцией.
Неклюдов.
8. Российский министр иностранных дел С. Д. Сазонов посланнику в Стокгольме А. В. Неклюдову
Телеграмма
4/17 сентября 1915 г.
Лично.
Ваша телеграмма № 336 получена.
Считаю полезным успокоить Вашу тревогу. Императорское министерство никогда не теряло из виду необходимости осуществления исторических задач России.
Сазонов.
9. Директор дипломатической канцелярии при штабе Верховного главнокомандующего князь Н. А. Кудашев министру иностранных дел С. Д. Сазонову
Письмо
Могилев, 10/23 сентября 1915 г.
Глубокоуважаемый Сергей Дмитриевич!
Из довольно продолжительного разговора, который я имел третьего дня с генералом Алексеевым, я мог вывести общее заключение, что положение наше им признается безусловно тяжелым и что из него не так скоро можно надеяться выйти. Особенно тяжело ближайшее время, ближайшие дни, когда окончательно выяснится результат недавнего молниеносного набега немцев на Вилейку и происшедшей отсюда оттяжки наших войск, повлекшей за собою уход наш из Вильны[279]. Теперь много говорят об отъезде государя в Царское, но никто, даже гр.
