16
По телевизору в рубрике «Ими гордится страна» идет передача о народных мстителях, и новоявленный Левитан рассказывает, как расстреливали врага народа – «английского шпиона» Берия.
Всем суют пистолет, и, хотя Лаврентий Павлович с завязанными глазами и в наручниках, всё равно все дрожат. А под сапогами дрожащего Климента Ефремовича лужа.
И только один генерал армии Батищев не испугался и всадил несколько пуль Лаврентию Павловичу в лоб. И теперь этот отважный воин – Герой Советского Союза.
17
Папа вдруг оживляется:
– А я, Толька, этого генерала знал…
И дело было в Испании, он тогда, правда, был еще не генерал, а подполковник. А может, и полковник, папа уже точно не помнит. И у этого Батищева имелся свой личный шофер, кажется, Николай. И они с папой были «не разлей вода».
И вдруг, уже в Москве, папа его где-то на Трубной площади встречает. И со словами «Но пасаран!» папа сгребает этого Николая в объятья в надежде, что, вскинув кулак, и Николай его, в свою очередь, тоже обнимет. Но вместо объятий Николай очень невежливо от папы отстраняется и что-то ему, даже не по-испански, а почему-то по-английски, лопочет.
– Ай эм, – шипит, – сори… – мол, че те, сука, от меня надо…
Папа ему:
– Да ты чего… Николай… – и все его, не выпуская, дружески трясет, – да ты, – повторяет, – Коля, чего… не узнаешь своих?..
А он все никак не может из папиных объятий вырваться – и морда такая недовольная – мол, че ты ко мне, козел нерусский, пристал… – ай эм – и все долдонит и долдонит, – сори…
И уже стали останавливаться прохожие. И даже подошел милиционер.
Я улыбаюсь:
– А дальше?
А дальше поведение «коморадоса» Николая показалось папе подозрительным, и он тут же об этом, куда надо, сообщил.
– Но ведь он же тебе, – смеюсь, – ничего такого и не сделал…
И папа сначала нахмуривается, но потом постепенно успокаивается.
– Такое, – улыбается папа, – было время.
18
Кто первым успел добежать – тот и прав.
19
А дальше папа поступил в Институт военных переводчиков. При Министерстве иностранных дел. На испанское отделение. И это ему в 36-м году пригодилось в героической Испании. А бабушку с дедушкой вызвал из Евпатории в Ленинград.
– Привезли, – рассказывает папа, – мебель. И нужна машина. Был у них такой один жлоб. Язык – ни бум-бум. Бывший начальник колонны.
Папа ему говорит:
– Василий, ты не устроишь мне машину?
И Василий папе отвечает.
– Конечно, – говорит, – Хрыхорый… какой разговор…
Ну, и пошли.
Выходят они с папой на Лиговку, и Василий тормозит грузовик. Шофер из кабины высовывается, и Василий ему все объясняет. Мебель уже на Полтавской, и шофер открывает дверцу.
…Вот и перевезли. И шофер даже помогал тащить. А потом Василий шоферу и говорит.
– А теперь, – говорит, – гуляй… теперь, – уточняет, – уматывай… – и подталкивает его обратно в кабину.
Шофер не понимает: ну, как же так – ведь они же договаривались, так же нельзя!
Но Василий как на него заорет.
– А, ну, – кричит, – проваливай… ишь ты, левак проклятый… я до тебя еще… – и грозит ему кулаком, – доберусь…
– И так и не заплатил? – спрашиваю я у папы и улыбаюсь.
– Так, – смеется папа, – и не заплатил.
20
Передо мной «Красная звезда» за 1942 год. В газете – список награжденных. И в этом списке – фамилия моего папы:
КИНОВЕР Г.М. Награжден медалью «ЗА БОЕВЫЕ ЗАСЛУГИ».
И еще – похожая на почетную грамоту с вензелями открытка. Под Кремлевскими башнями почерком ювелира – золотистые буквы:
Младшему лейтенанту КИНОВЕРУ ГРИГОРИЮ МАРКОВИЧУ А дальше – типографский оттиск:
КЛИМЕНТ ЕФРЕМОВИЧ ВОРОШИЛОВ имеет честь пригласить Вас на празднование 30-й годовщины Великой Октябрьской революции.
Будапешт. Гостиница «Британия», 1947 г.
21Я сижу на диване и смотрю на папу. Конечно, папа в душе коммунист. Но членом Коммунистической партии Советского Союза папа так и не стал.
И, так и не расколовшись супостату, подмигивает мне с фотографии у меня над столом.
По стопам дедушки
1
Мы набрали анютиных глазок и дружным семейством входим в ворота монастыря. Мы приехали навестить дедушку.
Двадцать пять лет своей жизни дедушка провел в подполье. А потом написал про это книжку. Бабушка ее переиздает.
Мой дедушка был товарищем по борьбе Климента Ефремовича Ворошилова – они боролись за советскую власть: Климент Ефремович сражался на Луганщине, а дедушка – под Екатеринославом. А потом дедушку обделили – всем давали города, а дедушке не досталось даже паршивой деревни. Екатеринослав так было уже и назвали – Днепромихайловск, но потом почему-то раздумали. Его назвали Днепропетровск, хотя бабушка говорит, что Петровским там и не пахло.
А сейчас дедушка уже давно умер – он лежит на Новодевичьем кладбище – у нас тут семейный склеп. И в этом склепе нас всех когда-нибудь похоронят – и бабушку, и маму. И мою сестренку…
И я надеюсь, что для меня здесь тоже забито местечко.
2
Мы на даче у Клима Ворошилова. За столом человек пятьдесят. Расселись и поглядываем.
Только что прокричали «ура» – и зачавкали…
Мама уплетает лососину – кусок за куском. И не останавливается. Если бы это было у нас дома, то мама сошла бы с ума.
И папа тоже не отстает – что-то, не прекращая жевать, раздирает… И с подбородка у него течет.
Папа накапал на скатерть, а мама даже не обратила внимания. А дома бы уже был скандал.
3
Через всю стену бильярдной – картина: Климент Ефремович и Иосиф Виссарионович, оба в шинелях, прогуливаются по Кремлевской набережной.
Тот, что крутится возле, натер мелом кий и подскакивает. Все стоят и смотрят.
Климент Ефремович прицеливается и бьет. Климент Ефремович промахнулся. Теперь очередь за мной.
– Подставь, подставь… – шепчет мне папа и подмигивает.
Но я папу не послушался. Я прицелился и с треском «положил шара» в лузу.
4
Мы уезжаем, и вокруг Климента Ефремовича толпа. И мама все норовит чмокнуть Климента Ефремовича в щеку. А те, что возле Климента Ефремовича, все норовят маму оттереть.
Мы увозим с собой продукты: рыбу, икру, телятину… До следующего приезда хватит.
5
Мой дедушка – старый большевик, – вспоминая свою жизнь, написал «Четверть века подпольщика».
Я пошел по стопам дедушки.
За мной!!!
1
Площадь Пушкина пронеслась галопом, а возле Моссовета сгрудились так, что ребра грудной клетки, подобно прутьям тюремной решетки, готовы были разорваться.
Я этого не выдержал и, выбравшись из толпы, пошел против движения.
2
Я подошел к постаменту и, задрав голову, уставился на макушку памятника.
– Смотрите, – заорал я, – ворона!
Все вокруг возмутились:
– Ты, давай, тут не каркай! Не узнает голубя мира!
Я протер глаза и снова увидел ворону.
Странно. Неужели никто не видит?
3
Тот, кто меня совсем не знает, может подумать, что я – враг народа.
Но на самом деле все наоборот.
4
– За мной!!!
За мной… следят.
В неволе
Ну, хорошо. Голову мне отрубят. Но пускай, сколько шагов я сделаю без головы, столько моих товарищей отпустят на волю.
Но когда мне отрубили голову, я все позабыл. Потоптался на месте и упал.
А мои товарищи так и остались в неволе.
Мозг товарища сталина
Товарищ Сталин дал приказ – исследовать мозг Владимира Ильича и доказать его гениальность.
Вот приходят к нему ученые и, водя по извилинам указкой, читают ему доклад.
Товарищ Сталин сначала их наградил, но, сообразив, что при сравнении может обнаружиться неравенство, законопатил открытие в сейф. А самих авторов доклада на всякий случай расстрелял.
Баланда о сталине
Собрались однажды Рузвельт и Черчилль, и ждут они Сталина. А Сталина все нет. И вот, наконец, идет.
Рузвельт сразу вскочил, глаза выпучил, руки по швам и не шевелится. Уж больно он Сталина уважал. А Черчилль, сука, сидит. Попыхивает сигарой и ни с места.
Сталин только на него посмотрел – Черчилль и обосрался. Тоже вскочил, весь трясется и тоже руки по швам.
С тех пор, подлюка, так и ходил по струночке.
Вечно живой
Товарищ Сталин подошел к плите и, оторвав у мухи крыло, зажег под сковородкой конфорку. Муха пошевелила еще не оторванными лапами и поползла. Товарищ Сталин прикурил трубку.
Здесь все, как у Льва Николаевича: не было ни плиты, ни мухи, ни сковородки. Но, в отличие от Анны Карениной, которой тоже никогда не было, товарищ Сталин – ВЕЧНО ЖИВОЙ.
В тяжелую минуту жизни
1
На пожелтевшей фотокарточке в кругу нашей семьи запечатлен Клим Ворошилов. Моей дочери исполнилось две недели, и Климента Ефремовича пригласили почетным гостем к нам на дачу. Так что теперь он ей вроде крестного.
Правда, уже со слуховым аппаратом и трясет головой. А когда «поднимали тост», то, пригубив рюмашку, все, шамкая, приговаривал: «Цэ нам дали, цэ нам нет». Значит «Цинандали». Такой шутник. И все ему радостно аплодировали. Но совсем не так, как бывало в старое доброе время.
