“Дон Карлос”. “Я примирился с Шиллером”, – признаётся он Гнедичу после спектакля, и это более чем так: “…живучи в Германии, – пишет он сестре, – выучился говорить по-немецки и читаю всё немецкие книги”. Что касается драм, они “играются редко, по причине дороговизны кофея и съестных припасов” (Гнедичу). Эта ирония – камень в огород шиллеровой “Коварства и любви”, мещанской драмы, которая начинается с ремарки, сообщающей, что жена Миллера за столом в капоте и пьёт кофе. “Внутренний классицист”, который сидит в Батюшкове, относит “мещанское” в разряд низкой “коцебятины”, а вот возвышенный “характер Дон-Карлоса и королевы прекрасны”.
В письме Гнедичу Батюшков уподобляет себя Улиссу, “видевшему страны отдаленныя и народы чуждые”. Можно предположить, что именно в “немецких Афинах” поэт впервые соотнесёт судьбу античного героя с собственной. “…я буду ещё плодовитее царя Итакского и не пропущу ни одного приключения, ни одного обеда, ни одного дурного ночлега – я всё перескажу!” – предупреждает он Гнедича. Стихотворение “Судьба Одиссея” он напишет “поверх” шиллерова “Одиссея”, однако насколько разные эти вещи! Уже в самом названии (“Одиссей”) Шиллер делает акцент на главном герое. Он привносит в античность трагедию свободной воли, которая ведёт героя через невзгоды странствий. А Батюшков романтизирует античность судьбой и роком – иррациональными, непостижимыми сторонами жизни, о слепоте и безжалостности которых он размышляет. Одиссей Шиллера в действии, глаголы его стихотворения – в настоящем времени. Герой реализует свободную волю здесь и сейчас; пусть эта свобода не приводит к победе – дух его по-прежнему возвышен. А у Батюшкова все глаголы в прошедшем. В его Одиссее больше от библейского Иова, который в превратностях судьбы пытается постичь волю Божию, – чем от хитроумного греческого Улисса.
“Родиною его музы должна была быть Эллада, – скажет о Батюшкове Белинский, – а посредником между его музою и гением Эллады – Германия”.
“Судьба Одиссея” подтверждает предположение знаменитого критика.
ODYSSEUS
Alle Gewässer durchkreuzt’, die Heimat zu finden,
Durch der Scylla Gebell, durch der Charybde Gefahr,
Durch die Schrecken des feindlichen Meers, durch die
Schrecken des Landes,
Selberst in Aides Reich führt ihn die irrende Fahrt.
Endlich trägt das Geschick ihn schlafend an Ithakas Küste,
Er erwacht, und erkennt jammernd das Vaterland nicht!
СУДЬБА ОДИССЕЯ
Средь ужасов земли и ужасов морей
Блуждая, бедствуя, искал своей Итаки
Богобоязненный страдалец Одиссей;
Стопой бестрепетной сходил Аида в мраки;
Харибды яростной, подводной Сциллы стон
Не потрясли души высокой.
Казалось, победил терпеньем рок жестокой
И чашу горести до капли выпил он;
Казалось, небеса карать его устали
И тихо сонного домчали
До милых родины давно желанных скал.
Проснулся он: и что ж? отчизны не познал.
Эффект барабана
1 января 1814 года на участке Кобленц – Базель части союзной армии переправились, наконец, через Рейн. С этого момента война из освободительной (на землях Германии) превращалась в захватническую. Она шла на территории противника.
Переходить через Рейн в первый день нового года было решением Александра I – год назад в этот день русская армия вступила в пределы Германии и русский император хотел напомнить об этом событии календарной рифмой. Необходимость воевать зимой была крайней – нельзя было давать Наполеону возможности провести весенний набор рекрутов. Опыт прошлого перемирия показал, что Франция быстро восстанавливала силы. Правда, среди союзников не было единого мнения относительно дальнейшего плана. Они “как будто оробели при виде границ Франции”, пишет в дневнике адъютант императора
Но единства не было и в среде русских.
Многие сановники и генералы считали, что истощённой России лучше заключить мир и думать о восстановлении, чем “входить” в Европу и решать проблемы, далёкие от интересов родины. Чернышёв, Шишков и Нессельроде выступали против вторжения. Министр финансов Гурьев предупреждал, что ещё год войны приведёт страну к банкротству. Однако Александр воспользовался монаршей властью и сделал по-своему. Он настоял на войне до победного конца – и в исторической перспективе оказался прав. Любой мир с Францией был бы только отсрочкой новой войны. Нужно было не знать характера Наполеона, чтобы рассчитывать на компромисс. Мирные инициативы союзников были составлены так, чтобы Наполеон отверг их. Франция в дореволюционных границах не устраивала императора. Но когда речь заходила о свержении Бонапарта, неминуемо вставал другой вопрос – кто займёт его место?
До границы с Францией поправившийся Раевский и его команда добирались через Мангейм, Карлсруэ, Фрайбург – красивейшие места Швабии. С тех пор здесь многое изменилось, но пейзаж всё так же покоряет взгляд гармоничной соразмерностью деталей. Не слишком высокие холмы, и не слишком приземистые; Рейн не так пугающе широк, хотя и стремителен; линзы редких озёр напоминают очки с синими стёклами, сброшенные с неба; склоны покрывает невысокий, густой и тёмный подлесок; трава сочная, яркая.
Императора и его свиту Раевский догоняет во Франкфурте. В этом городе “Нас посещал почти каждый вечер Батюшков”. “Кроткий в обращении, – продолжает в дневнике Михайловский-Данилевский, – скромный, как девица, осторожный в суждениях, он принадлежал к тем людям, коих души имеют нужду в сильных потрясениях”. Данилевскому как флигель-адъютанту полагались богатые квартиры, там-то “глубокая ночь заставала нас в дружеских беседах, прелести коих немало содействовал столетний рейнвейн, которым изобильно подчивал нас из зелёных рюмок хозяин моего дома…”
“Я… видел везде промышленность, землю изобильную, красивую, – напишет Батюшков Гнедичу, – часто находил добрых людей, но не мог наслаждаться моим путешествием, ибо мы ехали по почте и весьма скоро”.
“Большую часть Германии я видел во сне”, – добавляет он.
Путешествие и всегда немного сновидение, заметим.
Под Базелем на переправе адъютант Раевского Батюшков с изумлением и радостью наблюдает и торжественный молебен, и как волна за волной море солдат перекатывается через наведённые мосты на французский берег, и даже императора, который провожает их под мокрым снегом.
О, радость! я стою при Реинских водах!
И жадные с холмов в окрестность брося взоры,
Приветствую поля и горы,
и замки рыцарей в туманных облаках,
И всю страну обильну славой.
Воспоминаньем древних дней,
Где с Альпов вечною струей
Ты льешься, Реин величавой!
Пока Батюшков складывает в уме строки будущего “Перехода через Рейн”, император Александр приказывает зачитать по армии собственное послание. Заканчивается оно показательно: “Я несомненно уверен, – говорит солдатам Александр, – что вы кротким поведением своим в земле неприятельской столько же победите
