родилась и прожила свою жизнь ради чего-то. Она пыталась отыскать смысл, а иначе ее существование – это сплошное проклятье.
Ее брат Амин был хорошим. Хорошим и богатым. Сестра Мехр вышла замуж, родила троих детей и даже не вспоминала о Парисе. Единственный, кто отнесся к ней по-человечески, это Насер, да и тот сделал ее частью своего плана. Он мог сколько угодно называть такое отношение любовью, но это ничего не меняло. Сперва Париса была ему даже благодарна, однако позднее почувствовала гнет и неволю. Она испытывала вину за все, что приняла от Насера, за то, что воспользовалась его добротой, а потом взяла и сбежала. Хотя на самом деле в глубине души все это время была зла на него.
Все хотели ею обладать, все хотели ее контролировать. Она была прекрасна снаружи, создана такой, чтобы притягивать взгляды, зато внутри состояла из почерневшей смеси злобы, ревности и гнева. Этого уродства под изысканной оболочкой никто не видел, кроме Рэйны, пожалуй. Просто та не искала красоты, и вожделение было ей чуждо. Однако проницательность Рэйны не смягчала ужаса правды: есть люди, способные бросаться в глаза, а есть Париса, на которую можно только смотреть. Она посчитала Далтона не таким, как остальные, и все же он оставался стрелой, выпущенной Атласом Блэйкли, и лучником была не Париса. Она, мать его, лук.
И вот Далтон приближался к Парисе, а она ясно и спокойно сознавала, что магия сейчас не поможет. Разум Далтона будто разнесло в клочья самодельной бомбой: его сознание напоминало мешанину осколков. Всегда ли он был таким? Возможно, Атлас так и задумывал с самого начала, а она ошиблась в Атласе Блэйкли, приняв его за лжеца. Возможно, за всю жизнь он совершил одно доброе дело: высказал неприглядную правду.
– Стой, – снова велел Далтон, но Париса услышала «беги».
Она развернулась к единственной двери под грохот крови в ушах Далтона, ощутила, как его чувства обостряются перед погоней. Его прилив адреналина подстегнул и ее. Париса сделала вид, будто хочет выбежать, а сама в последний миг круто развернулась и, припав на колено, врезала Далтону по яйцам. Вложила в удар все свое разочарование. А когда он рухнул на пол, бездумно кинулась к раскрытому окну. Выскочила в него, как птица без крыльев, босая. Полы юбки отчаянно развевались в неподвижном воздухе парижской осени.
Даже не будучи физиком, Париса здорово умела выживать. Она вцепилась, будто в поводья, в ночные токи силы, и те подчинились усмиренным скакуном, позволив приземлиться – мягко, будто она не с третьего этажа сиганула, а с высоты в несколько футов. Париса побежала. Надо будет кое-что поменять, решила она, чувствуя, как липнут к потной шее волосы. Никаких больше коктейльных платьев. Ее жизнь превратилась в череду побегов, так что пришла пора вырасти, принять это, стать профессиональным беглецом.
Ведь правда, она такова: однажды Париса убила себя при помощи Каллума, а чего она потом никому не сказала, так это того, что она запомнила прыжок, как зависла на грани, предвкушая близкое избавление… которое не наступило. Никакого блаженства, никакого экстаза, никакого пика не было. Только падение, а в самом конце – ничего. Может, у нее и не было цели, может, так и надо. Может, у Парисы остались только гнев да страх, – не самое приятное в жизни, но все же, – и пусть, когда она окончательно поседеет, то превратится в высушенный клубок разочарования и боли, дешевкой она из-за этого не становится.
Может, ее целью и было выживание, что ни хера не легко, и этого, наверное, достаточно.
Париса бежала, бросив телефон, бумажник и, сука, мать их, туфли. Она бежала, запинаясь, стирая ноги, терпя ослепляющую боль. Лишь с опозданием она поняла, что видеть ей мешают слезы, и тогда же осознала, что бежать некуда. Вряд ли Далтон кинется в погоню. Он хотел лишь одного, а у Парисы сейчас совсем не осталось сил на борьбу с ним, на спасение мира. Да мог ли он вообще погибнуть? Нет. Мир будет жить. Для Парисы жизнь оканчивалась ежедневно: она умирала по кусочку за раз; надежду украли, похитили покой, а мир как вращался, так и вращается. Да умри они все шестеро хоть завтра, орбита планеты не изменится. Спросите у любого из растений Рэйны.
Где черти носят Атласа Блэйкли? Париса приближалась к остановке, пламя в груди так и полыхало; чувствовалась опасность, постоянно и отовсюду. В эти дни за ней везде кто-то да следовал тенью. На этот раз не полицейский – медит; в этом Париса не сомневалась, уловив гудение телепатической защиты. Киллер приоткрыл полу пиджака, и Париса заметила нечто новое: логотип на корпусе пистолета. Разум убийцы был необычен, а следовательно, необычным было и оружие. Что там? Инициал? Буква «У»?
Неважно. Всегда будет кто-то, и он принесет с собой что-то. Собрав капли сил, Париса убрала киллера прочь с пути.
«С тебя причиталось больше, – зло обратилась она в мыслях к Атласу. Она должна была остановиться, оставить ложь. Два года вблизи всех мистических знаний мира, но она так и не узнала, как жить. – Ты обещал мне большее, и я, дура такая, поверила. Ты не спрашивал, хочу ли я обрести смысл, потому что и так знал, должен был знать, что мой ответ – еще бы».
Париса утерла глаза и рассмеялась, глядя на ладонь в черных разводах. Люди кругом гадали, не спятила ли она, может, вызвать полицию, не нужна ли этой женщине помощь, а может, она сумасшедшая… И тогда Париса, ощутив крохотную вспышку истерии, осознала, что при всем при этом минимум четверо пялятся на ее грудь. Вот вам и человечество! С какой стати думать о нем, с какой стати она вообще о нем думала? Что такого дал ей мир?
Стоит ли париться из-за того, что Далтон поглотит всех людей и выстроит на их останках вселенную, руководствуясь собственным, извращенным пониманием цели? Стоит ли париться из-за того, что Рэйна убежденно пытается подчинить мир своей воле? Какой смысл дергаться? Куда-то идти? Что-то делать? Пытаться быть кем-то в оставшееся время, которое утекает – тик-так, тик-так, тик-так, – будто на часах в сердце Тристана, на дисплее последнего отсчета до разрушения, которое Париса мельком увидала в голове Либби Роудс? Вот еще секунда миновала, потом еще одна. Саднящие ноги ступают по мостовой, шаги неверные, но надо идти, просто идти. Дальше. Дальше.
Вперед.
Станет ли кто-то слушать ее? Нет, да, может быть. Впрочем, она не совсем одна. По меньшей мере один человек бросил
