— Отец всегда говорил, что от меня одни неприятности. И знаешь, сейчас я склонен с ним согласиться.
***
Поначалу говорить было на удивление просто. Собственное детство больше не казалось чем-то ужасным, скорее наоборот. Я ощутил непривычное чувство ностальгии по дому в шахтёрском городке, по собаке во дворе, по матери, которая каждые выходные пекла ватрушки, по отцу, который далеко не всегда воспринимался сволочью, по мечтам о новых джинсах или же по восторгам от впервые попробованного дирола, завезённого в нашу глушь неизвестно кем, по сугробам по колено и нереально звёздному небу. Я планировал рассказать Нине только самую суть, но всё время сбивался на ненужные мелочи, местами захлёбываясь от нахлынувших эмоций.
Она слушала крайне внимательно. Её лицо в свете костра выражало понимание, иногда сочувствие, иногда возмущение, иногда на нём появлялась улыбка.
И тут до меня со всей остротой дошло, насколько тупо было бояться или стыдиться этой стороны своей жизни. Ну не было в ней ничего криминального! — обычная жизнь обычного пацана из шахтёрской семьи. К тому же это была Нина, та, какой я её знал и любил, и выходило ужасно несправедливо с моей стороны полагать, что в чём-то из этого она меня не поймёт или отвергнет.
Признания о смерти матери дались заметно сложнее, но и они больше не были приправлены чувством вины, скорее уж чувством светлой печали и горечи. Я скучал по маме. Наверное, ещё скорбел. Но абсолютно точно умел жить и справляться без неё. Столько лет ушло на эту бессмысленную злость на себя, на неё, на отца, на судьбу… Устал, устал от всего этого.
— Ты никогда не говорил, что твою маму тоже звали Ниной, — впервые нарушила мой монолог жена. Перевёл взгляд с костра на неё.
— Я много лет старался не думать про неё, а уж тем более говорить…
Она задумалась, постучав кончиками пальцев по губам.
— Знаешь, — начала осторожно, — я не психолог, но… мой терапевт непременно привязался бы к этому факту.
Усмехнулся.
— Ты думаешь, что я запал на тебя исключительно из-за имени?
— Ну не то чтобы… Помимо имени у меня много других достоинств.
— Это бесспорно, — с серьёзным видом согласился я, сдерживая улыбку.
— Но всё же. Что ты сам думаешь по этому поводу?
Наш разговор приобретал всё более тревожную окраску, и сейчас казалось, что мы начали путь по тонкому льду.
— Я думал об этом, — не стал юлить, — но решил, что общего у вас, кроме имени, больше ничего. Мама, она больше… на Юлю похожа была.
— Такая же бестолковая? — удивилась Нина.
— Скорее, такая же сломленная, жизнью, обстоятельствами… Я только недавно осознал, насколько был зол на неё за то, что она не пожелала бороться за жизнь.
— Ну тогда всё было гораздо сложнее, — попыталась защитить её жена. — К тому же ты сам говоришь, что вы жили не в крупном центре, проблемы с деньгами, а рак он такой… коварный.
— Наверное, но она точно даже не пыталась. Видимо, уйти было проще, чем остаться.
Любимая закусила нижнюю губу и пару раз кивнула в такт своим мыслям.
— Я вот знаю, — продолжил, — что ты бы сделала всё возможное в этой ситуации, наизнанку бы вывернулась, но не оставила бы своего сына в опасности, чего бы тебе это ни стоило.
— Илья, — вздохнула она, — это нечестно по отношению к твоей маме… Эти мотивационные речи хороши только в интернете, на деле — это всё та ещё лотерея и излечиться только на одном желании практически невозможно.
— Речь не об этом. Вот смотри, что будет с Пашей, если с тобой что-нибудь случится, а Юля не сможет вернуться?
— Ну-у-у… сначала за ним присмотрят Янжин с Борисом, а потом приедут мои родители. У нас с мамой договорённость, что если вдруг сильно понадобится, то до Юлькиного возвращения он будет с моими родителями.
— Вот видишь. У тебя есть запасной план, есть понимание, что в случае чего ребёнок не останется один, брошенным на улице. А моя мама слишком хорошо понимала, с кем она меня оставляет.
Нина опустила голову, то ли смутившись, то ли растерявшись, и я поспешил объясниться.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ты не подумай, что я жалуюсь. Это давняя история, и всё вышло так, как вышло. В конце концов, не сделай мои родители те выборы, которые сделали, я бы никогда не встретил тебя.
Сказал не подумав, а после замер, на самом деле вдруг испугавшись, что Нина сейчас скажет, лучше бы не встречал, но она, как всегда, удивила меня:
— Ты неправ, — её голос был тихим и виноватым, — я тоже бросила наших детей. В ту ночь… Из-за моей самоуверенности и желания быть сильной я не смогла позаботиться о них должным образом…
— Нет, — резко оборвал её, поймав её холодную ладонь своей, — не смей. Ты ни в чём не виновата, а если хочется на кого-то ответственность возложить, то пусть это буду я. Это я оставил тебя одну, когда этого нельзя было делать. Так что от и до это только мой грех.
Её пальцы в моей руке дрогнули.
— Но ты же не знал ни о падении, ни о моём самочувствии, — упрямо вздёрнула подбородок. Да, у каждого из нас был свой груз прожитых лет, прощаться с которым никто не торопился.
— Это уже неважно, — продолжил я упрямиться, — знал, не знал. Я должен был сделать всё…
— Не должен, — вдруг вспылила Нина, подскочив на ноги и выдернув свою руку. — Не должен! Вот почему ты всегда всю ответственность за нас… за меня брал на себя?! Забота — это хорошо, но когда её ту мач, это… убивает. В такие моменты я чувствую себя бесполезной домашней зверюшкой, недостойной тебя!
— Нина…
— Нет, выслушай меня, — потребовала она, вышагивая вокруг костра. — Я много времени думала о том, почему мы были так счастливы в первые годы нашего брака и так бездарно растеряли это счастье потом. И поняла, что поначалу мы были равны. И это не вопрос заработка, а вклада… вклада в семью. А потом всё изменилось, ты настолько резко пошёл вверх, что я просто не поспевала за тобой. И каждое моё достижение попросту меркло на фоне того, что делал ты.
— Бред!
— Не бред. Я была участковым педиатром, а ты руководил заводом, — изобразила руками весы, резко уронив одну из них вниз, — несколько неравнозначно, не находишь?
— Но ты спасала жизни!
— Громко сказано. Я же не реаниматолог, не травматолог, не хирург… — она понемногу «сдувалась», плечи поникали, а сама Нина опустилась на край бревна. — Не спорю, моя работа была важна, но… но и в ней я не сделала ничего выдающегося.
В голове крутились сотни возражений, но я молчал, понимая, что любимая нуждалась отнюдь не в моих убеждениях, а в возможности… выговориться.
— Когда ты встретил меня, у меня было столько амбиций… ординатура, аспирантура… Но я ведь так и не пошла никуда после интернатуры. Сначала времени не было, а потом… а потом это потеряло всякий смысл.
Внутри что-то сжалось.
— Ты никогда про это не говорила.
— А ты? — зыркнула на меня Нина. — А ты много говорил из того, что тебя тревожило? Да и что бы я тебе сказала? Что завидую тебе лютой завистью? Потому, что у тебя есть имя? Уважение? Потому, что люди смотрят на тебя с открытым ртом? Нет, я гордилась тобой, но… лишь сильнее чувствовала, что не дотягиваю. А потом… а потом даже забеременеть не смогла. Впрочем… как и родить.
— Нин, это всё неважно. Мне не важно…
— Вот! — опять завелась она, подскочив на ноги. — Тебе не важно, а мне… мне важно! Все эти годы, мне хотелось почувствовать, что я тоже могу! А ты… ты упорно окутывал меня своей заботой, как немощную. А в последние полгода и вовсе закрыл в клетке. Золотой, но клетке…
В голове что-то крутилось, взрывалось и шипело. Мне казалось, что я сделал всё, чтобы хоть как-то искупить перед ней свою вину… но моя главная вина вдруг оказалось совсем не в том, где я полагал.
— Я, может быть, только сейчас жить учусь, — после долгой паузы призналась жена. — Поэтому и не хочу из посёлка уезжать. Мне важно понимать, что я могу… Что я всё осилю! Я, а не кто-нибудь другой. А ты… даже на расстоянии продолжаешь… решать и делать всё за меня. Я однажды уеду отсюда. Но уеду, когда пойму, что моя жизнь только в моих руках.
