РАССТАВАНЬЕ
Все отступает в сумрак лет,и ты, душа, уходишь с ними,стирается на камне след,где было раньше имя, имя…
В твоих летящих волосахи в нежности твоей чудесной,кому дано познать твой страхпред неизбежным, неизвестным?
И кто поймет твой трепет рук, —о раненые крылья птицы! —где музыки бессмертный звукнад скрипкою еще томится
и умирает не родясь.
«Современные записки». 1937. Т. 65
СВИДАНЬЕ
Там в тишине рождался звуки нарастал из отдаленья,ты в зеркале прошла, мой друг,прозрачной, неживою тенью,
и, руки протянув ко мне,ты в призрачной своей отчизнеизнемогала в темном сне,в стеклянной задыхалась жизни,
о, если б вырваться могланеотвратимою судьбою,о, если бы со мной былаты настоящею, живою,
но с плачем падала без снатуда, где я помочь неволен,где голос мой не заглушилтвоей непоправимой боли.
«Современные записки». 1937. Т. 65
Вадим МОРКОВИН*
«Утро. Бегу сквозь мглу…»
Утро.Бегу сквозь мглу.Хмуро нависли крыши.Вдруг— на одном углубелая клякса— афиша.Вскользь — равнодушье глази— в перебоях сердце.Каждая буква — приказ,каждая — крик о концерте.Вечер.Неровен шаг.Рту пересохшему горько.В церковь иные такстрого —как я на галерку.Всюду икра голов —снизу,с бокови сзади.Аплодисменты.Рев.И вы— внизу, на эстраде.Тихо.Роняет рояльсиний романс старинный.А вы— стальная спираль— зурна— струна Паганини— молния— ураган— в небо из шахты дверца.В этот вечер— мне песни,— а вам— к ногам одно лишнее сердце.Ночь.Тороплюсь сквозь мглу.Желто трамваев веселье.Ина одном углубелая клякса —похмелье.
«Воля России». 1929. № 4
ИЗ Т. ДРАЙЗЕРА[108]
Смолой и солью пахнут паруса;Шуршат шершавые канаты.И каждый день — иные небеса.Иной — меридиан заката.
Боксер зеленый — шепчет океан —Свинец и смерч! — изысканные сказки.Кораллом пены обуянПритон титанов — остров Пасхи.
Плюется пеплом Попокатепетль,Орел и кактус! — спит Гвадалахара.Шипучий щелк лукавых кастаньет,И сушит шелк аркады Альказара.
Не солнце — шпоры!Клык и карабин,И мясо грифам —Кодекс Индостана,И бредят дрофы трепетом дробинСреди саванн спаленного Судана.
А я?..Пайка годов считаю слизь,Безволь и боль! — — лихая сбруя.Нещадно трепеща за «жизнь»,Не вглядываясь.Не волнуясь,И не ища.
Прага «Воля России». 1931. № 1–2
«Прощайте… Кончено! Четыре четких года…»
Прощайте… Кончено! Четыре четких годаМне сердце горячил горчичный газ волос.Вотще!.. Как тяготит никчемная свобода!Как сердце демпингом захлестывает злость!
На реях грез ничьи не реют гюйсы.Бессильно мысли скатаны в бунты.На гроте желтый флаг…Но так сердца не бьются!Так в Рим с милицией! Так польские бунты!
Списать в расход четыре цепких года,И графом д’Артуа артачить стаю строк.Не видеть Вас… Постыдная свобода!Не трепетать у Ваших милых ног.
«Скит». I.1933
ЦЫГАНСКИЙ РОМАНС
Трамвай летел, пылая знойной страстью,Чертя дугой пунктиры синих звезд,Навстречу вечеру, наискосок ненастью,Стремительный, стрекочущий норд-ост.
И я летел вослед тугим ресницам.Пленяя рой принцесс, как струны Берлиоз,Предчувствуя, что счастье не приснится,И трепеща в прибое грешных грез.
Но Ваших каблуков не смея тронуть взглядом.Смеяться вежливо набором слов сухих,Рвя сердце ревностью и изнывая рядом,Стесняясь и стесняя строки в стих.
«Скит». I.1933
ШУМАВА
Лес и шелест… Струны сосенСтынут в сумрачном покое.Легким тесен и несносенГорный воздух, горечь хвои…
На опушке причитаетДиск визгливой лесопилки.Ель верхушкою взбиваетВ небе облака обмылки.
Белка бьется в сучьев невод,Хвост роняя в хвой бездонность.Лечь на землю, видеть небо— И не думать, — и не помнить.
«Скит». II. 1934
ИЗ УИЛФРЕДА ОУЭНА[109]
Путали пулеметы смерть и слякоть.Плутали пули. Лил дождь.Пряди прожекторов бледные кляксыс неба сметали в ночь.Шли в тыл.Шагали, клонясь в усталость.Кляня и клянясь.Спотыкаясь в сон.Кашель рвал глотки. Шли и не зналии не слышали шелест газовых бомб.Газ!Газ!Газ!Нервная хватка.Каждый маской озверен. Но один завыл,крутясь и рыгая кровавой пеной.«Был»…— Лишь газеты разрядка…
Не сказать никому — разве только жестьоловянных солдатиков в детском мажоре,старую ложь — Dulce et decorum estPro patria mori [110].
«Скит». II. 1934
ПЛАЧ АЭЛИТЫ
На мотив А. Толстого
Злой Талцетл! Ах, нет, хороший…Лось смешно тебя звал — землей.Золотистою гривой поросший,Ты ныряешь ночною мглой.
Светишь… Правда, Талцетл, ярче,Чем блестящие очи ча?Ах, какой ты красный, горячий…Точно жгучий топаз, маячишьТы над Тумой… Томящий час…
Светишь… Иха, как можно спокойноУлыбаться, смотреть, жить?..Иха! Пулей навылет — больно?О! (бросается к радиоаппарату).
ПОДРАЖАНИЕ ПУШКИНУ
Апрель гудел, как солнечный ущерб,Стыкались тучи беспризорной рванью.Но март набрал пошлейшее клише —Все снегом щерился и лето прикарманил.
Безбровых фонарей бренчал табун,Шакал реклам сучил рогожи.Шагал верблюд реклам и клал табу…И грабли глаз все были строже, строже…
А сердце ускоряло под откос.Без тормозов, как ветра бег в овраге…А от волос пьянел барокковый Христос,А за глаза в трамваях злились шпаги.
КОМЕТА С КАМЕЛИЯМИ
Зал сосал цейсами сцену.Зал был шквал слез,Зал застеклянил глаз стену.Зал трепетал — туберкулез.
Пламя коралла, цвет без цвета.Рот в платок — Виолетта;Руки скрючил замученный труп.
Зал закусил кровь губ.
Тамара ГОЛУБЬ-ТУКАЛЕВСКАЯ*
«Я знаю, о назойливых мечтах…»
Я знаю, о назойливых мечтахНе надо думать до поры рассвета.Когда на красных стройных кирпичахЛучами лягут строгости ответа.
Ворвется день в колодезь стен,И поплывет мечта со ската.Вниз по карнизу, и взаменМелькнет мне зарево заката.
И полонит меня дремота,В мир бреда распахнет ворота.За ночь бессонную заворожит,На ночь законную положит щит.
«Шел дождь. Капали капли на пол…»
