забирала у обитателей заведения раскрашенную посуду. Два дюжих мужика тащили тележку с фарфором, стараясь делать это аккуратно. Вдруг из одного дома выскочила на улицу простоволосая баба с визгом, следом за ней мчался упоротый в хлам её муж с вожжами в руках. Он орал всякие непотребства, грозно размахивал орудием наказания, а бабёнка с перепугу забилась за поленницей и притихла, надеясь на то, что одурманенный самогоном зверь не найдёт её. Но нет, тот сразу догадался и попёр быком на несчастную женщину.
Павел был шокирован. В его кругу мужья никогда не поднимали руку на супругу, поэтому царь даже не подозревал о том, что в крестьянских семьях мужья не просто бьют и калечат своих жён просто так, без причины, а даже считают это богоугодным делом: он воспитывает неразумную бабу, поскольку ему дана такая власть и на него возложена такая обязанность. Короче, Павел вмешался в семейную ссору, снова выстрелив из своего револьвера вверх – иначе взбесившегося мужлана остановить было невозможно. Грузчики оставили свою ношу, по приказу "графа" связали пьяного и отволокли в сарай около дома. Жене строго настрого запретили туда входить, давать мужу пищу и воду.
– Да как жа так-то? Он жа меня опосля до смерти забьёт... А деточки останутся сИротами... – завыла баба.
– Не забьёт. Он уже завтра перестанет быть твоим мужем. Устроим его туда, куда надобно, чтобы его жестокость была при деле, – успокоил Настасью Павел.
– А я тады как жа? Буду одна, без мужика? Так-то хоть какой-никакой, а есть. Мне жа детёв подымать надобно... – затряслась в плаче бабёнка.
– А найдём тебе другого мужа. Сейчас же у нас в поместье баб мене, чем мужиков, и так на всех жён не хватает, поскольку полно баб замуж на сторону выходит. Вот и будем искать среди своих, но такого, который будет покладист, работящ, к детям добр, – успокоил бабу царь. – А может у тебя есть какой на примете? Тебя замуж-то насильно выдавали или как?
– Дак барин приказал за Никифора идтить, вот я и пошла. А как перечить-то? он жа барин... А до того у меня любовь с Ивашкой была. Дык яво барин назло мне в друго село продал. Опосля я яво и не видала боле... – Настасья пустила слезу, которую, торопясь, утёрла уголком платка.
– Разберёмся. Найдём твоего Ивашку, и, коли жив и не женат, выкупим, – успокоил государь.
Утром Никифора выволокли из сарая, собрали сельчан и привязали бедолагу к столбу. Тот сильно мучился с похмелья, рычал, как волк, пойманный охотниками. Павел кратко пересказал присутствующим, за что наказан их земеля.
– С сегодняшнего дня каждого, кто будет пить и баб своих быть, будем наказывать сурово. Принести самогону, да самого что ни на есть крепчайшего! – распорядился император. – Вот, пей, питух, всю кринку до дна пей! Если останется хоть капля на дне – пороть тебя прикажу до смерти. Пей!!!
Никифор обрадовался такому повороту, руки ему развязали, он обхватил кринку и жадно припал к самогону. Некоторые мужики среди наблюдающих явно позавидовали Никифору, сглотнув слюну. Но через пару глотков пьяница оторвался, прося воды – крепчайший напиток сжигал напрочь горло и пищевод.
– Нет уж, Никишка, лакай до дна, как я тебе приказал! Иначе запорю! – рявкнул Павел.
Пришлось алкашу снова хлебать самогон, хотя уже и без настроения. В самом конце он уже был практически без сил, пришлось мужикам помогать ему придерживать глиняную посудину. Когда на дне уже ничего не осталось, башка драчуна и забулдыги бессильно свесилась на грудь. Через пару секунд желудок стал возмущаться и изрыгать содержимое наружу. Никто не утирал пьянчугу и не подавал ему воды – царь запретил. Многие хотели уйти, поскольку зрелище это было не из приятных, но опять же "граф" заставил всех смотреть.
Никифор, казалось, выворачивался наизнанку, его штаны намокли как спереди, так и сзади.
– Батюшка, прости ты меня! Стыдно ведь как! Отпусти! Лучче уж застегай до смерти, только не дай мне этот срам дале терпеть! – прохрипел Никифор.
– Нет! – рявкнул Павел.
Мучения Никифора продолжались. Наконец Павел разрешил всем разойтись, а "питуха" оставил стоять привязанным в грязных штанах и с испачканным лицом и рубахой рвотными массами. Где-то через час Никифора отвязали и бросили снова в сарай. К вечеру его увезли из посёлка в другое село. Там граф хотел его подарить местному помещику с тем, чтобы он его отдал в рекруты по набору – свой "налог" я уже оплатил в этом году.
Найти Ивашку – возлюбленного Настасьи – Павлу не удалось. Того сразу после передачи в другое село "забрили" в рекруты, поскольку он уж очень сильно рвался назад, к своей Настеньке. Но на другой день после происшествия к "графу" с челобитной явился местный вдовец Михаил. Его жена месяц назад скончалась родами, вместе с младенцем ушла, оставив на руках мужа семерых мальцов. Вот он и попросился в мужья к Настасье, обещал не делить детей на своих и чужих, работать как проклятый, чтобы еды было всем вдосталь, супругу не обижать.
Спросили мнения самой женщины. Та лишь коротко кивнула, даже не поднимая глаз, мол, согласна. Она, размечтавшись, уже видела себя рядышком с Ивашкой, ан вон как всё получилось-то... Всё утро проплакала. Но ничего не поделать – такова долюшка женская, ждать того, кому ты приглянёшься. Михаил – ну что ж, что семеро детей у него? Вырастут, никуда не денутся.
Павел тут же благословил "молодых", повелел Настасье перебираться в дом к Михаилу, а повенчать с батюшкой пообещал назавтра. И ещё он выделил новой семье деньгами десять рублей – это на детей, так и сказал. Девять их теперь стало у Михайловых, а это вам не хухры-мухры.
Собрали с Мариной первую партию фарфора на продажу, запаковали аккуратно и отправили в Сызрань на продажу. Решили сдать всё оптом в посудную лавку. Но самые лучшие экземпляры государь отобрал себе, выдав Маринке хорошую плату за них. Не смог он устоять перед этакой красотой. Пообещал вторую партию выкупить полностью – решил одарить своих друзей за границей. Самый лучший и красивый аж на 120 персон (!!!) заказал для своего друга Наполеона Бонапарта, поэтому попросил сделать рисунки что-нибудь близкое французам. Маринка была довольна, как никогда. Она предложила расписать посуду в духе любовных встреч пастушки с вельможей (тогда это был самый настоящий прорыв, никто ранее так не расписывал тарелки
