слыл в общественном мнении. Таковым он и вошел в историческую литературу. Но это вовсе не означает, что он выглядел таковым в глазах императора.
Когда В. Н. Коковцов в переговорах с Николаем II о своем вхождении в состав правительства указал прямо, что он считал «Горемыкина мало подходящим для настоящей минуты…», и высказал опасение о нежелании Ивана Логгиновича «сблизиться с представителями новых элементов в нашей государственной жизни», царь ему ответил, что, зная преданность Горемыкина, он уверен: с этой стороны не может быть никаких «сюрпризов», и дал понять, что Горемыкин может быть в любой момент заменен, иначе говоря, он является главой переходного правительства.
Как показали дальнейшие переговоры, вопрос о замене Горемыкина действительно вставал, и не раз, кандидатами на его место были: председатель Думы кадет Муромцев, октябрист Шипов и Дурново, другие лица, и, что самое интересное, весьма разных убеждений.
На личности Горемыкина царь остановился не сразу. Ему указывали и на других. Николай в этих целях принял и беседовал с некоторыми видными деятелями, слывшими лидерами оппозиции; среди кандидатов в министры и даже премьеры имена видных деятелей, земцев, предпринимателей, ученых (Шипова, Гучкова, Таганцева, Трубецкого, Кони, Муромцева, на последнего обращал царское внимание граф Сольский).
Похоже, что император стремился вырваться из круга столичной бюрократии — этого традиционного поставщика как для придворной, так и чиновничьей службы, привлечь к власти представителей иных сфер, прежде всего поместного, провинциального дворянства, лучше «столичных шаркунов» знавших жизнь. Тем паче что в этой среде крупных земских оппозиционных деятелей было немало знатных аристократов, известных родов. Правда, теперь они были уже не в гвардии, не при дворе, а заседали в земских и городских управах, в вузах, служили музам (Трубецкие, Долгорукие, Шаховские, Оболенские, Шереметьевы и т. д.).
Представителем этого земско-поместного элемента и был в новом правительстве П. А. Столыпин. В этом плане представляется не случайной и кандидатура «Горемыки». Конечно же, не только его ультрамонархизм и безупречное исполнение этикета, оцененное императрицей, как полагали некоторые современники, были главной причиной его вторичного возвышения, хотя и воспитанность не следует сбрасывать со счета. Тогда ее ценили, замечали и отмечали. Воспитанность как выражение личной чести и благородства, но еще более — уважения этих качеств у других лиц. И все же главным было другое: император ценил в Горемыкине качества государственного деятеля, те подходы к решению важнейших проблем, которые отсутствовали у Витте. Николай II полагал, что Горемыкин найдет общий язык с новым земским элементом, уже завоевавшим господствующие позиции в Думе, которая грядет. Что характерно для Горемыкина: земство — да, а конституция — нет. Земство надо расширить, укрепить, сделать всероссийским и т. д. Это царь в старом слуге престола ценил. Неприятие западного парламентаризма их особенно сближало. Забегая несколько вперед, отметим, что царь не ошибся в преданности Горемыкина. Но похоже, за то десятилетие, что прошло со времен удаления его с поста министра внутренних дел (а это был ведущий пост, равный положению первого боярина), Горемыкин стал не только старше, но и упрямее. Слывши учтивым и внимательным при царском дворе, он совсем иным обернулся даже перед собственным кабинетом.
Его министр А. П. Извольский (либерал, франкофил) называл Николая II «центральной фигурой сопротивления, организованного в целях защиты монархического принципа от домогательств Думы».
Характерно, что новый министр иностранных дел считает отставку Витте ошибкой и дает следующую характеристику правительства Горемыкина:
«Странное сборище чиновников представлял из себя этот кабинет; они не были связаны ни общими интересами, ни общей программой, если исключить их антипатию к новому порядку вещей, особенно к принципу ответственного правительства.
Во главе кабинета стоял Горемыкин — старый бюрократ, который уже в этот период имел за собой пятьдесят лет государственной службы… Разительный контраст был между этим новым главой правительства и графом Витте, который только что вышел в отставку. Чем больше последний получал признания даже со стороны своих врагов его талантливости и энергии, несмотря на неудачи, которые он испытывал во время пребывания у власти, тем более фигура Горемыкина казалась незначительной. Что могло побудить императора выбрать его на столь ответственный пост? Горемыкин выказывал себя опытным придворным и афишировал свою приверженность старому придворному этикету, но что особенно нравилось царской семье в нем, так это упрямство, с которым он обнаруживал свои ультрамонархические чувства.
Наиболее достойным представителем в этом кабинете был, несомненно, министр финансов Коковцов. Он стал председателем Совета министров после убийства Столыпина. Одаренный исключительными способностями и всесторонне образованный, он прошел по всем ступеням чиновничьей иерархи и приобрел большой опыт не только в финансовых делах, но и в различных областях административной деятельности. Он принимал участие в парижских переговорах о заключении большого займа и вел это деликатное дело с полным успехом. В отличие от большинства своих коллег, он не питал враждебной предубежденности к Думе и показал себя склонным к искреннему сотрудничеству с этим учреждением, но его бюрократические навыки и отсутствие опыта в обращении с парламентскими учреждениями часто вызывали осложнения, которые могли бы быть легко избегнуты при несколько большей дипломатичности с его стороны».
Характеризуя других членов кабинета, Извольский пишет: «Портфель военного министра был у генерала Редигера, старого солдата, который сделал свою карьеру на административных должностях в армии и чье короткое пребывание в кабинете не оставило никакого следа. Во главе морского министерства стоял адмирал Бирилев, ограниченность которого не давала ему возможности выступать ни в Совете министров, ни в Думе. Другие посты не меньшей важности были заняты известными реакционерами, какими были Стишинский, министр земледелия, и Щегловитов, министр юстиции, который сделался позже лидером крайне правой в Государственном Совете. Пост обер-прокурора Святейшего синода был занят князем Ширинским-Шихматовым, очень ограниченным человеком и фанатичным сторонником самодержавного режима, который был убежден, что дарование конституции являлось святотатством.
Наконец, мы (члены кабинета) испытали унижение вследствие присутствия среди нас Шванебаха, государственного контролера, несносного болтуна, принадлежавшего к категории чиновников немецкого происхождения, зачастую очень трудолюбивых, но которые, поднявшись из очень низких кругов на высочайшие ступени российской иерархии, были склонны к интригантству и к низким поступкам. Шванебах избрал основным своим занятием ожесточенную критику, направленную против графа Витте, и использовал свои связи при дворе, надеясь таким путем обратить на себя внимание императора. Это установило за ним совершенно незаслуженно репутацию опытного финансиста и способствовало его назначению на пост, которого он был совершенно недостоин. Впоследствии он вошел в близкие отношения с австрийским
