медными шпорами сапог, другие шашками, третьи скрипом сапог. В просторных комнатах делопроизводителя, столоначальника и секретаря до обеда раздавались голоса беев — басовый, когда Гамза-бей Махмудбеков рассказывал неприличный анекдот; хриплый, когда Хает Нерсес-бей оканчивал копию рапорта и, откинувшись на спинку стула, говорил: «Даас… вчера хорошо провели время… и не скучала душа моя…» А из дальней комнаты слышался лисий лай — быстрый и пронзительный, как лает домашняя собачка на кошку, которая глядит с верха стены и не шевелит усами. И все узнавали голос старшего писаря Назар-бея и, не глядя, догадывались, что он сердится на сельчанина.
4
Горис был центром обширного Зангезурского уезда, где жили многочисленные разноплеменные народы. Но этот центр имел свой центр, так сказать, сердцевину города, и это был рынок Гориса.
Рынок Гориса…
С какого конца и по какой дороге войти на рынок? Ведь семь дорог вели на рынок, семь одинаковых и широких улиц, по которым входили и выходили большие караваны с грузами, молоканские фургоны, хаченские повозки и люди — тысяча, десять тысяч человек, в особенности летом, когда из Салян, Мугани, Ленкорани тысячи кочевников поднимались на зангезурские летние пастбища, и все лето они покупали и продавали на горисском рынке.
По какой дороге войти на рынок и с какого конца начать?.. Войти ли по горной дороге, по которой везли сыр, масло и шерсть, шли тысячи лошадей, овец — и все это с таким шумом, что даже собаки приходили в замешательство и у самого городского самоуправления темир-мискянлинский пастух в суматохе громко кричал и звал свою собаку: «Алабаш, гей, Алабаш, Алабаш…»? Кричал он так громко, что городской голова Матевос-бей выходил на балкон городской думы, чтобы наказать виновного, но не находил виновного, а находил потом откормленный в горах скот, входивший в город.
Начать ли с юга, откуда ввозили в город горы арбузов и дынь, баргушатский рис, ордубадские сушеные фрукты, инжир и прочее, — какие только фрукты не привозили на верблюдах зринг-зринг, с колокольчиками, бубенчиками и кистями? Но первые караваны уже разгружены. Верблюды легли и загородили дорогу. Верблюды ревут, и один погонщик бешено бьет клюкой сидящего верблюда, и верблюд извивает шею, и издали кажется, что это огромная змея извивается среди вьюков… Уже там находится городской полицейский гарадабулди Мухан, которому приказано наблюдать за порядком в этой части рынка и следить, чтобы не загораживали дороги. Но Мухан увидел вьюки с ордубадскими сушеными фруктами и инжиром и наполняет карманы; и даже шапку наполняет.
Какой дорогой войти в этот богатый рынок?..
Лучше мы войдем на рынок не по спускающейся с гор дороге, не по южной и не по царской дороге, по которой из города Шуши привозили сахар, мануфактуру и железные изделия. Мы войдем по киоресской дороге, по той старой дороге, по которой приходили в Горис из затерявшихся в ущельях сел цакутцы, мегарцы, норуйцы, дзорекцы и другие.
По ту сторону реки дорога поднимается мимо мельниц. Тут еще сохранились следы старого Киореса… Вот под зеленым ореховым деревом дремлет обсыпанный мукой мельник. Два осла, привязанные к дереву, стоят голова к голове, словно глубоко задумались, и до того они погружены в мысли, что не чувствуют, как их жалят мухи. Тут еще старый Киорес… На дороге лежит сломанная подкова, тут и там разбросаны выпавшие из снопов колосья. Бедная женщина из Шена перед мельницей разостлала последний мешок пшеницы, той пшеницы, которую мельник называет куриным кормом…
Уже осталась позади последняя мельница с тем мудрым мельником, который знал тысячу сказок. Он свою жизнь провел в этом ущелье и на мельнице. Всю ночь до света мельница работала, а мельник если не дремал, то, сидя у входа на мельницу, рассказывал одну из своих сказок — рассказывал по-армянски и по-тюркски, потому что на мельницу привозили зерно для помола и армяне и тюрки. Он был старейшим киоресцем и говорил, что после смерти Катрини Агало в Киоресе жить было погано. По его мнению, человек чем дальше, тем больше мельчал и дичал… Человеком был прежний человек, с крепкой костью и сильный. Человеком был Катрини Агало, человеком был Цул Оган, от голоса которого в Дрнданском ущелье звери прятались. И он рассказывал о Цулакаре и Цул Огане, и мы расскажем то, что слышали от мельника, потому что, во-первых, от этой последней мельницы до города больше ничего значительного нет и, во-вторых, раз услышав этот рассказ, нельзя не вспомнить его, когда представляется случай пройти мимо последней мельницы Киореса.
В прежние времена в старом Киоресе жил человек по имени Оган. Тогда Шен находился не тут, а севернее, там, где в ущелье виден разрушенный монастырь, на каменной плите которого можно прочесть: «Год 1014…[69] Я, Мелик Еган, построил…» В селе этого ущелья жил Оган, который назывался Цул[70], во-первых, потому, что от его голоса звери в Дрнданском ущелье прятались и потом даже попадья не имела покоя от него. Однажды во время обедни попу сообщили, что Цул Оган понесся в верхний околоток. Священник в облачении, как был на обедне, схватив какую-то рукоятку заступа, бежит домой. За ним бегут люди верхнего околотка, жен которых тоже мучил Цул Оган. Из дома священника навстречу им выходит Цул Оган, держа в объятиях попадью, полуобнаженная спина которой была обращена в сторону священника. Увидев это, священник восклицает: «Рукоятка заступа Цул Огана сильнее моей, о люди, покуда будет так, жены многих мужей на свете окажутся в положении моей жены…» Священник бросает на землю ризу и уходит из деревни. Больше его не видели. А Цул Оган живет долгие годы. И в эти годы, когда раздавался его голос, женщины тревожились даже в объятиях своих мужей.
Его только старость одолела. Но даже в старости, когда глаза его ясно не видели и у него не хватало сил ходить, Цул Оган не забывал женщин. Перед своим домом он поставил торчком камень, как раз против родника. Когда женщины приходили к роднику, Цул Оган, как старый волк, выходил из пещеры и из-за камня глядел на женщин у родника, которые поднимали кувшины и, раскачиваясь, с голыми ногами входили в воду, и, засучив рукава, мыли пшеницу. Говорят, Цул Оган, видя женщин у родника, вспоминал их матерей и шептал имена некоторых[71].
Вот осталась позади и последняя мельница и с ней вместе все то, что пришло от времен Катрини Агало и более ранних времен. Отсюда начинается город. Первым тут же на взгорье стоит склад керосина. Пять-шесть
