— Друг мой, я расту.
— Да уж вижу.
— Что ты этим хочешь сказать? Тебе надо послушать, как я говорю. Впрочем, ты ведь все равно не знаешь суахили.
— Да ладно, как ты живешь?
— Жаловаться не на что. Еда первоклассная, выпивка первоклассная. Должен признать, что на этой должности без выпивки не обойдешься. А женщин у меня — как песка на пляже.
— Ну и как ты с этим справляешься?
— И ты спрашиваешь об этом старину Рамера? Да я валяюсь и барахтаюсь в этом песке. Ха-ха.
— Это на тебя похоже.
— А как же.
— А сколько походов ты совершил?
— Пока ни одного. И не смотри на меня так. Я тоже вкалываю как проклятый. Бумаги, бумаги, да еще волокита. Ко всему прочему, я замещаю начальника отдела по выморочному имуществу, а ты и представить себе не можешь, что это за работа. Но ради тебя я закрою свою контору. Ужин за мной.
Тайхман рассказал, что ему нужно сделать, и Рамер предложил свою помощь. «Посмотрим, как ты запоешь, когда увидишь трупы в торпедном аппарате», — подумал Тайхман.
При виде трупов Рамера чуть не стошнило, но он не отказывался от своего обещания помочь, но сначала предложил подзаправиться, предпочтительно стаканчиком спиртного. Неплохая идея, подумал Тайхман, но сначала он предпочел бы что-нибудь съесть, ведь он еще сегодня не завтракал.
Тайхман угостил докеров сигаретами и взамен получил большую порцию картофельного супа. После этого они с Рамером распили бутылку шампанского. Идеальное сочетание, сказал Рамер, но умолчал, где он так быстро достал шампанское.
Когда они вернулись на подлодку, помощник фармацевта был уже там. Он принес небольшую пилу, несколько разных ножей и щипцы, а также огромный инструмент, напоминавший зубило.
— Опять та же самая история, — сказал он. — Сколько раз уже просили командиров подлодок не класть трупы в торпедные аппараты, ведь не им приходится их оттуда извлекать, и все без толку.
Тайхман сказал, чтобы он попридержал язык.
— Черт побери, — огрызнулся помощник фармацевта, — да я ничего не имею против вашего мертвого друга. Я хочу сказать только одно — это был ваш друг.
Они приступили к работе, почти не разговаривая. Рамер, вскрывавший аппарат, где покоился боцман, спросил:
— Ты далеко продвинулся?
— Черт бы его подрал, — сказал Тайхман и рассмеялся, да и что тут оставалось делать, если ему хотелось рыдать, как ребенку.
Чем дольше они работали, тем больше чертыхались; они ругались последними словами и с одобрением выслушивали критические замечания помощника фармацевта, который назвал все это мероприятие гигантским абортом. Проделав половину работы, они вымыли руки в ведре воды, чтобы снять с себя рубашки. Затем, по пояс голые, залезли в торпедные аппараты. Их тут же начало тошнить, но, проблевавшись несколько раз, они притерпелись к запаху, и через три часа аппараты были уже пустыми, хоть и не совсем чистыми.
После этого они отправились в бордель. Как мичманам, им разрешалось посещать офицерский бордель. Рамер рассказал, что там есть одна дамочка по имени Лa-Жон — дочь малайца и мулатки, а может, просто креолка. Как бы то ни было, она носит прозрачное лимонно-желтое платье, под которым ничего нет, волосы у нее черные как смоль, грудь подкрашена и…
— Хватит, — сказал Тайхман. — Такую мне и нужно.
— Черт, нас опередили, — рассердился Рамер, когда они вошли в бордель.
— Да, эта женщина знает, что такое шик, настоящий шик. А этот тип с ней — наш командир.
— Лютке?
— Да. Бывает же такое!
— Это плохо?
— Да нет, черт возьми, но лучше зайдем попозже.
Они вышли на улицу. Рамер почесал живот и сказал:
— Ты, наверное, большой оптимист. Она ведь к тому же очень дорогая, а мы всего лишь мичмана.
— Ей наплевать на звания. По крайней мере, мне так кажется.
— А что же ей нужно?
— Наверное, приятная внешность.
— Ну, я в это не верю. Об этом и речи быть не может. Ее интересуют только деньги, и больше ничего, — сказал Рамер и снова почесал живот, на этот раз сильнее.
— У тебя что, блохи?
— Да нет. Я вот что хотел спросить: у тебя есть деньги?
— Мне хватит, — сказал Тайхман, скосив глаза на Рамера.
— Можешь одолжить мне немного?
— Только не на Лa-Жон.
— Очень жаль, — вздохнул Рамер. — Но если ты прав и ей нужны не деньги, а что-нибудь другое, то я и без денег проведу с ней вечерок. Другому бы она отказала, но только не мне.
— О себе я такого сказать не могу. Мне определенно нужны деньги. Она на меня и не взглянет, если у меня карман будет пуст. Так что много я тебе дать не смогу. Ты понял?
Рамер закурил сигарету.
— Что ты напишешь его родителям?
— О том, что мы отрезали ему ногу, я писать не буду. Напишу, что он был убит на палубе и умер мгновенно. — Тайхман произнес эти слова быстрее, чем говорил всегда.
— А какую дату ты собираешься поставить? Мне это нужно знать, поскольку я отвечаю за начисление жалованья.
— Ту, что нужно. Не думаю, что его родители смогут увидеть боевой журнал нашей лодки. Если они не откроют гроб, все будет в порядке.
— Я не думаю, что они его откроют. Я бы… Слушай, кто это?
— Ага, глаза вылупил?
— Боже милостивый, какая походка!
— Это самый красивый мужчина во всем немецком флоте. Его превосходительство Эренфрид Бертольд князь фон Витгенберг-Вайсенштайн.
— Откуда ты его знаешь?
— Это наш старпом.
— А как мне к нему обращаться?
— Ну, не на суахили же.
Старпом и вправду шествовал как принц. На нем была великолепно подогнанная синяя форма из дорогой саржи; обветренную шею оттенял воротник шикарной белой рубашки, открытый таким образом, чтобы были видны волосы на груди. На ногах были белоснежные теннисные туфли, почти полностью прикрытые широкими штанинами брюк. В левой руке он держал фуражку, как оперные певцы обычно держат шляпу, а правой размахивал тростью. Но самым поразительным в его костюме были знаки отличия. На левой стороне груди не было ничего, зато на правой красовался вышитый золотом немецкий крест, а в верхней петлице кителя, словно маятник, раскачивался на красно-белой ленте Железный крест 2-го класса. Из нагрудного кармана торчал кончик белого шелкового носового платка, сложенного в форме веера.
— Никаких оваций, господа. Как я выгляжу, я знаю. Ну, как вы провели свою первую ночь?
— В серьезных занятиях, читал Эрнста Юнгера.
— Прекрасно, прекрасно. А теперь, если меня не подводит зрение, вы посетили одно достойное заведение?
— Да, неплохое местечко. Но ничего из этого не вышло. Вы знаете Лa-Жон?
— Не имел еще удовольствия познакомиться с этой выдающейся особой, но слышал о ней.
— Зато наш командир уже имеет это удовольствие.
— Неужели? Он уже получил его или только собирается? Я имею в виду…
— Еще собирается. Они пока беседуют.
— Ага… беседуют. — Старпом взял себя за подбородок и потер его. — У меня появилась идея — почему бы нам не пойти и не посмотреть на них?
— Лютке это не понравится, — сказал Рамер.
— Ну а каково ваше мнение? — спросил старпом.
— Тогда пошли быстрее, — предостерег Тайхман, — пока они не поднялись наверх.
И они помчались.
Во время своего ускоренного марша к борделю они случайно толкнули майора авиации, который как-то нерешительно двигался в том же направлении.
— Черт побери, господа, — крикнул он. — Где горит?
— Мы спешим в бордель, господин майор, — объяснил Тайхман.
Майор вздрогнул.
— Возмутительно! — крикнул он им вслед. — Вечно флотские нас обходят!
— Он был бы очень рад присоединиться к нам, — сказал Витгенберг. — У него такой несчастный вид.
Они пришли вовремя. Старпом направился прямо к Лa-Жон, учтиво раскланялся, пробормотал часть своего имени и сказал:
— Je suis trex heureux de vous connaitre, madame.[9]
Ла-Жон кивнула. Старпом представил ей своих попутчиков. Тайхман впервые видел своего командира в такой растерянности. Лютке потерял дар речи и сидел, громко втягивая воздух крючковатым носом.
— Permettez, madame, que je m'installe a cote de vous?[10] — спросил старпом и уселся рядом с ней.
— Mais j'avais oublie de vous presenter mon capitaine.[11]
— Что он сказал?
— Он представил вас этой даме, господин капитан-лейтенант, — сказал Тайхман.
— Ну вы и наглец, Витгенберг, — произнес Лютке.
— Я не хотел оскорбить вас, господин капитан-лейтенант, — но если вам нужен переводчик…
— Мне не нужен переводчик.
— Mais votre prononciation est excellente,[12] — обратилась к старпому Ла-Жон.
— Это один из моих подчиненных, — объяснил ей Лютке по-немецки.
— Ma bouche sait encore autre chose que de parler francais,[13] — сказал старпом.
— Je veux bien le croire, [14] — улыбнулась Ла-Жон с видом львицы, которая еще не решила, какой кусок мяса сожрать первым.
