на эмиграцию регистрировалось все больше и больше людей, другие все больше опасались, что может случиться с ними, если они останутся небольшим преследуемым меньшинством. Тем временем, чтобы остановить эмиграцию, власти начали ограничивать количество денег и ценностей, разрешенных для вывоза из страны. Наконец, в марте 1951 года они заморозили еврейские активы в Ираке и запретили эмигрантам вывозить что-либо. Неторопливо начинавшаяся репатриация в Израиль (проходившая одновременно с новой волной иммигрантов из Румынии) в конечном итоге стала паническим бегством, во время которого влиятельная и состоятельная община превратилась в беженцев без гроша в кармане. В 1950–1951 гг. вся иракская еврейская община иммигрировала в Израиль. В отличие от ориенталистского романтизма операции «Ковер-самолет», на этот раз операция перелета получила библейское кодовое название «Ездра и Неемия» в честь вождей, вернувших евреев из вавилонского плена во время правления Кира.
Правительство Израиля слабо контролировало процесс иммиграции. Непредвиденные политические ситуации, например в Ираке, Польше и Румынии, вызвали иммиграцию сотен тысяч людей, от которых еврейское государство не могло отказаться. В своих мемуарах Шломо Гилель описывает разговор, в котором Леви Эшколь, казначей Еврейского агентства, сказал ему: «Скажи своим дорогим евреям [в Ираке], что мы будем очень рады, если они все приедут. Но им не стоит торопиться. Сейчас у нас нет возможности принять их. У нас даже палаток нет. Если они приедут, им придется жить на улице». Бен-Гурион, однако, категорически опроверг утверждения о том, что у Израиля ограниченная способность для абсорбции: «Мы должны принять всех евреев Ирака и все другие диаспоры, которые готовы или должны иммигрировать, причем как можно скорее – не беря в расчет их собственность и возможности абсорбции»[160]. Попытки правительства и Еврейского агентства ввести требования для иммиграции потерпели неудачу. Запреты в отношении больных, инвалидов и людей, неспособных работать, отвергались иммиграционными эмиссарами в различных странах. Власти Восточной Европы также не были готовы принять ограничения на иммиграцию по состоянию здоровья. Доля иммигрантов в массовой алие, нуждавшихся в социальной помощи, была особенно высокой. Ежедневная газета Haboker писала: «Эту алию принесло сюда без отбора. Есть много людей со сломанной судьбой: пожилые, немощные, хронически больные, инвалиды и другие несчастные… люди, у которых нет желания работать, которым не хватает понимания и терпения, чтобы приспособиться к здешним условиям»[161].
К 1950 году положение в иммигрантских лагерях стало невыносимым. Директор лагеря Shaʻar Haʻaliya описал это так:
Иммигранты были заперты, окружены забором из колючей проволоки и охранялись вооруженной полицией. В разные периоды теснота в деревянных и каменных хижинах, оставленных британской армией, достигала нечеловеческого уровня. Трижды в день они выстраивались в длинные очереди за продовольственным пайком. Очереди вокруг медицинских социальных служб растягивались на километры. Не раз иммигрантам приходилось часами ждать своей очереди в банях, туалеты тоже были переполнены. Не всегда было достаточно воды, часто отключалось электричество, и ночью лагерь стоял в полной темноте…[162]
Лагеря должны были предоставлять временное жилье до тех пор, пока иммигранты не пройдут адаптацию и не будут переведены на постоянное место жительства. Но перемещать их было некуда. Строительство жилья для иммигрантов значительно отставало от числа вновь прибывших, а также сдерживалось нехваткой иностранной валюты. На встрече в Исполкоме Еврейского агентства доктор Гиора Йосефталь, возглавлявший отдел, сказал: «Когда 50 мужчин и женщин, старики и дети находятся в одном помещении, гнетущая атмосфера возникает неминуемо. Это унизительные условия, мы не можем удерживать в них людей… За короткое время нормальный человек, поступающий в лагеря, впадает в депрессию, пока у него не остается сил что-либо делать, кроме как тихо плакать…»[163]
Помимо того что лагеря делали иммигрантов несчастными, они ложились тяжелым бременем на скудный бюджет Еврейского агентства. Не предполагалось, что люди уедут, пока они не обрели постоянное место жительства. Они не работали, их кормили на лагерных кухнях. Жизнь в больших общежитиях без уединения и возможности жить семейной жизнью деморализовала людей. Так возникла идея maʻabara, транзитного лагеря. Пока не будет построено постоянное жилье, иммигранты будут переведены во временное жилье, где у каждой семьи будет свое жилище. Отец сможет выходить на работу и зарабатывать деньги, мать сможет готовить для семьи, а дети будут ходить в школу. Маабарот должны были стать промежуточным этапом между лагерями для иммигрантов и постоянным жильем, значительным улучшением условий жизни иммигрантов, первым этапом для продуктивной жизни в Израиле.
Однако вскоре стало очевидно, что условия в маабарот были ненамного лучше, чем в лагерях. Жилищами там были брезентовые палатки, жестяные лачуги или деревянные хижины – из любого материала, который можно было использовать для быстрого и дешевого строительства. Здания были небольшими и временными, поэтому в них не было ни электричества, ни воды. Умывальники и туалеты находились в общем пользовании. «Моя первая встреча в маабаре была с группой молодых людей. Когда я спросил, где находятся душевые, они были удивлены этим странным вопросом и ответили: “Мы не мылись с тех пор, как покинули лагерь Бейт-Лид”. На весь лагерь было два крана на всех. Около тысячи человек. Туалеты не имели крыши и кишели мухами. Были построены загородки из гофрированного железа для душевых, но из-за отсутствия воды их тоже превратили в туалеты», – так один журналист описал свое знакомство с маабарой Мигдал-Гад[164]. Причем среди критиков маабарот его рассказ был одним из наименее возмутительных.
К концу 1950 года было построено 62 маабарот, где проживало около 100 000 человек. В конце 1951 года, после трех лет массовой иммиграции, количество жителей маабарот достигло 220 000 (более чем из 250 000 человек, живущих во временном жилье). Была постоянная текучка: с самолета или корабля в лагерь, а оттуда в маабару. Некоторые иммигранты предпочитали лагеря, где получали ежедневное питание, а также бесплатные услуги в области здравоохранения и образования, чем маабарот, жители которых должны были зарабатывать себе на жизнь трудом. Занятость в маабарот состояла из мелкой торговли внутри самой маабары или работы, которая представляла собой субсидируемую занятость на лесопосадках, строительстве дорог или строительстве постоянного жилья для жителей маабары. Эта низкооплачиваемая временная работа не гарантировала средств к существованию в будущем, но была направлена на то, чтобы избежать безработицы, которую руководство страны считало главной причиной вырождения и коррупции. Власти считали, что нужно приложить все усилия, чтобы этого не произошло.
Помимо шока иммиграции, незнания секретов израильской бюрократии и непонимания языка, жители маабарот подверглись пролетаризации. Их заставляли привыкать к физическому труду, который в странах их происхождения считался унизительным. Некоторые по собственной инициативе (а иногда и
