— Это отдай барышне прямо в руки!.. Знаешь?
— Которую Русалкой-то прозвали?
— Да!.. Прямо в руки, чтобы никто не видал! Вот тебе за это целковый вперед, авансом, а исполнишь — и она тебе даст.
— Ты ей написал тут про это?
— Написал.
— Верно?
— Написал!
— Вот спасибо!.. Слюбился с ней, что ли?.. Поднес бы, что ли, рюмочку!..
— Валяй!.. Налейте ему рюмку!..
— Вот эту, котора побольше! — показал пальцем ямщик. — Ну, поздравляю… Ловкий ты!.. Да чего на них, на девок, глядеть!.. На то их и Бог сотворил, чтобы…
Засвистел паровоз, подполз поезд. Я поцеловал ямщика, напомнил ему еще раз про свою записку и влез в вагон… Добр был удивительно: на одной из станций уступил свое место старушке, на другой — дал кондуктору за огарок свечки — полтинник, на третьей — отдал свою подушку какой-то девушке, а сам спал на собственном кулаке…
Так прекрасно начался мой роман!..
Рассказчик снова замолк и стал ходить из угла в угол. Я ждал, а он медлил.
— Чем же он кончился?..
— Не хочется рассказывать… Оскорблять все то, что я тебе рассказал…
— Встречались потом?..
— Мы с Русалкой?.. Да не только встречались, а… Сразу не поймешь, надо уж все по порядку…
…В этот год были студенческие беспорядки, и я вылетел с волчьим паспортом из университета и попал в места не столь отдаленные. Русалка кончила институт и поехала в Москву учиться. Между нами шла горячая переписка. Едва ли когда-нибудь почтовое ведомство пересылало такое количество поцелуев, клятв, восторженных молитв, как это пришлось ему в этот год… Русалка, видимо, читала Шиллера[247], ибо именами всех его благородных героев называла меня в своих детски чистых и детски искренних письмах. Любовь разгоралась на расстоянии еще сильнее, чем горела раньше. Оба мы были в сладком поэтическом угаре, изнервничались и плакали над письмами. «Не могу больше жить в разлуке… Не могу!» — кричали сердца на расстоянии двух тысяч верст друг от друга…
И вот однажды вечером, когда я, под влиянием близкой и у нас на севере весны, тосковал с особенной силой по моей золотоволосой и сероглазой Русалке, — дверь растворилась, и я закричал от радости: предо мной стояла с картонками в руках и звонко смеялась, скаля блестящие зубы, моя милая Русалочка!..
— Я не могла, не могла… Милый, милый… Если бы ты знал, как я истосковалась!
Все полетело к черту: стул, картонки, сумочки. Обнялись и стали целоваться… И оба смеялись, и оба радостно плакали, и не хотели больше выпустить друг друга…
Проклятый самовар, которого черт угораздил вскипеть именно в этот момент, разорвал наши объятия.
— Сестра, что ли? — спросила кухарка, ставя самовар на стол. — Вот оно кстати — и самоварчик вам!..
«Кстати!.. Черт бы тебя побрал с самоварчиком!..»
— Сестра, что ли?
— Невеста! — сердито сказала Русалка.
Баба укоризненно покачала головой и, уходя из комнаты, наставительно пробормотала:
— Сперва надо под венец, а потом уж целоваться!..
— А мы вот наоборот!.. — злобно крикнул я кухарке, а Русалка вдруг стихла и пригорюнилась… — Что ты, голубка? О чем?..
— Я поссорилась и с папой, и с мамой… Теперь ты один у меня…
Расплакалась вдруг, как маленькая девочка. Я утешал: пил с ее глаз слезы!..
— А где же ты, невеста, ночевать будешь?..
— В номерах!..
— То-то!..
Пошли отыскивать номера. Перевезли туда вещи. Долго гуляли по улицам города и обсуждали, как нам теперь быть и что делать. Оба боялись кухарки. Решили скорее повенчаться…
— У меня нет еще подвенечного платья!
— Зачем? Не все ли равно?
— Нет. Я хочу в подвенечном и… с певчими!..
— Не все ли равно?
— Нет. Уступи мне, милый! Ведь это бывает только один раз в жизни!
— Ну ладно, Бог с тобой! Но имей ввиду, что, во-первых, фрака у меня нет, а во-вторых, я его ни за что не надену…
— Ты как хочешь…
Начались приготовления к венцу и свадьбе. Я, как угорелый, бегал к попу, к шаферам, к свидетелям, а она — по лавкам, портнихам. Обедали у меня. Кухарка уже не сердилась, относилась благосклонно, только все торопила:
— Когда вас поп-то окрутит?.. Вы бы уж скорее! Долго ли до греха… — говорила она и, остановившись около притолоки, с завистью прибавляла: — А мой милый вот уже третий год в сырой земле лежит!..
Осталось всего три дня до свадьбы. Все было готово, все устроено, все сделано, и я томился и не знал, куда себя деть. Русалка говела, исповедалась, была настроена очень религиозно и наотрез отказалась целоваться. На этой почве вышла даже маленькая ссора:
— Не приходи ко мне!
— Почему?
— Мешаешь молиться…
— А тебе хочется быть святой?..
— Да, в эти три дня я хочу быть святой!..
— А завтра можно прийти?
— После обедни… Завтра я причащаюсь.
— Русалочка! Милая! Ты и без того святая. Я хочу молиться на тебя!..
— Не умеешь.
— Я буду стоять перед тобою на коленях, смотреть в твое личико и плакать о своих грехах…
— Завтра, после обедни… А пока до свиданья!..
— Дай поцеловать хоть руку!
— Нет.
Печально понурив голову, я шел по пустынному коридору номеров и потом бесцельно бродил по улицам. Завтра!.. И завтра она весь день не будет смеяться!.. И завтра она не поцелует!.. И завтра она будет гордой, холодной принцессой!.. «Русалка, Русалка!..» — шептал я сухими губами, сгорая от счастья… Пришло «завтра»… Так оно и вышло… Пошел и я к обедне и все время не сводил глаз с белого ангела с золотистыми волосами. И сердился на ее святость: не хочет обернуться, не хочет подарить ласковым взглядом… Прямо не существую!.. После причастия холодно приняла мое поздравление и выдернула руку, когда я сделал попытку наклониться… Молча шли мы из церкви. Я сердился на холодность…
— Мы уже похожи на законных супругов!..
— Что ты говоришь?..
— Пойдем сегодня в театр!.. Приехала оперная труппа: это здесь редкость. Ставят «Фауста»[248]… Пойдем, Русалочка! Прошу тебя! Не отказывай мне в этом удовольствии! Ты слушаешь или нет?.. Где ты витаешь мыслями?..
— На «Фауста»?..
— Ну да!
— Там — черт…
— Но там есть и ангел!.. Ты просто капризничаешь…
Я пустил в ход все свое красноречие, всю свою иронию, всю хитрость и логику…
— Ну хорошо. Пойдем!
— Наконец-то!..
Я повеселел.
— Хитрый ты!..
Ну, слава Богу, наконец улыбнулась!.. И даже погладила сердце ласковым, немного лукавым взглядом.
— Идем брать билеты!..
Взяли билеты.
— Пойдем ко мне!..
— Нет.
— Ну, к тебе!
— Нет.
— Ни туда, ни сюда!.. Я даю тебе честное слово, что ничем не оскорблю твоей святости!..
— А ты думаешь, что я сама…
Она не договорила…
— Значит, до вечера?..
— Да.
— Я зайду за тобой в шесть вечера.
— Заходи в семь…
— В половине седьмого…
— Не ранее семи!..
Русалка пожала мне руку и скрылась за дверью номеров. Я посмотрел на часы и вздохнул: до семи оставалось ровно восемь часов. Куда их деть?.. Пойду домой, возьму Маркса и углублюсь в изучение!.. Что, в самом деле, за миндальничанье!.. Не мальчик. Не гимназист… Прихожу домой, а там шафера, товарищи по ссылке. Ругаются на партийной почве. Обрадовались появлению нового человека и схватили за горло вопросами… Ничего не понимаю, притворяюсь, что слушаю, вникаю, мотаю головой, а в голове вместо Маркса — Русалка!.. Шум — неприятен, хочется одиночества, хочется спрятаться от всех, лечь, закрыть глаза и думать только об одной Русалке. Мешают думать, раздражают…
— Что ты печален?..
Злые шутки:
— Завтра женится… Радоваться особенно нечему!..
— Полина Владимировна все молится!..
— Каким богам?..
— Она беспартийная…
Ушел за перегородку, бросился на постель и заткнул уши.
— Что с тобой?
— Голова болит.
— Идем сегодня на «Фауста»?
— Н… не знаю…
Никуда не спрячешься. Хотелось посидеть вдвоем и слиться душами в радостных и скорбных звуках музыки, а тут эти… иронически настроенные товарищи… В чем дело? Почему любящий человек в их глазах только мишень для пошлого остроумия?.. Неужели мы с Русалкой — только смешны?.. Никуда не спрячешься от Мефистофеля…
Один из товарищей подошел к постели, положил свою руку мне на лоб и сказал:
— Никакой температуры!
Потом взял лежавшую рядом со мной книгу, посмотрел на заглавие и, отбросив в сторону, печально свистнул:
— С Марксом спишь?.. Перед свадьбой-то?
Это была уже не шутка, это — оскорбление!.. Оно переполнило мою душу неистовством. Я вскочил с постели, крикнул: «Идиоты!» — и, хлопнув дверью, ушел из дому. И опять я бродил по улицам, выбирая самые малолюдные, захолустные. Вышел за город и только тогда свободно вздохнул. Тихий вечер был полон предчувствий и близкой весны. В сумерках, синеватых и розовых, среди глубокой тишины слышался шепот тающих снегов. На закате громоздились розовые сказочные замки неведомого счастливого царства… В душу веяло от них тихим удовлетворением и кроткой примиренностью с землей и небом. И вдруг мне захотелось упасть на колени, молиться, и сладостно плакать… «Русалка! Русалка!.. Видишь — на моих глазах слезы?..»
