Надежда Николаевна уже с обидой воскликнула:
— Сулейман Уразметович!..
Уразметов притворился, будто и не думал язвить.
— Ладно, будешь посвободней, заходи домой. Это дело не для мимолетного разговора.
По пути Яснова остановилась возле Самариной. С того дня, как Надежда Николаевна побывала у нее дома, отношения между ними потеплели. Самарина уже не смотрела на нее как на недосягаемое начальство, не скрывала больших своих забот.
— Надежда Николаевна, когда же наконец сверлами обеспечат? Ну, куда это, в самом деле, годится! — И Самарина сердито ткнула пальцем в огрызок сверла, которым ей приходилось работать. — Горе одно.
— Хорошо, сейчас выясню, Елизавета Федоровна.
— Заодно и насчет кондуктора. Из техотдела принесут на минутку, примерят и тут же уносят обратно. Повертятся, как муха над свечкой, — и ищи свищи. А я маюсь без кондуктора. Работу задерживаю. Перед людьми совестно.
В голосе Самариной проскальзывала временами прежняя резкость, но Надежда Николаевна чувствовала, как изо дня в день она все больше оттаивает.
— Как детишки, Елизавета Федоровна? — по-женски спросила Яснова.
— Не жалуюсь, Надежда Николаевна, ничего, здоровы.
— По-прежнему остаются одни, когда уходишь на работу?
— Теперь у нас пионерские комнаты. Там играют. Будто гора с плеч свалилась.
— А кто их кормит, спать укладывает?
— Это уж сами, я им все приготовлю, ну, они и поедят холодное.
У Надежды Николаевны мелькнула мысль, которой она тут же поделилась с Самариной. В красильном работала Мария Антоновна, тоже многодетная вдова, солдатка. Живет она с Самариной в одном доме. Нельзя ли устроить так, чтобы им по очереди присматривать за детьми?
Самарина поблагодарила мастера за заботу, но высказала неожиданное опасение: дети у Марии Антоновны смирные, а у ней большие проказники. Соседка может не согласиться.
— А все же потолкуйте, — обнадежила Яснова. — Мария Антоновна, насколько я знаю, не будет против.
От Самариной Надежда Николаевна прошла на склад. Нужного диаметра сверл на складе не оказалось. Она позвонила Зубкову. Маркел Генрихович никогда никому не грубил. Выслушав Яснову, он сказал:
— Надежда Николаевна, я все записал. Завтра хоть из-под земли, но сверла достану.
После того Надежда Николаевна позвонила Пояркову, справилась о новом кондукторе.
— Что вы все бегаете адъютантами этой Самариной? — окрысился Поярков. — Подождет. У меня покрупнее дела стоят на очереди.
— В таком случае я вынуждена буду позвонить Михаилу Михайловичу, — предупредила Надежда Николаевна.
— Звоните! Хоть директору, хоть самому министру! — пронзительно выкрикнул Поярков и бросил трубку.
— Вадима Силыча теперь при одном имени Самариной в дрожь бросает, — усмехнулся стоявший рядом сменный мастер.
— Но разве можно, используя служебное положение, сводить личные счеты? — жестко сказала Надежда Николаевна. И тут же позвонила Михаилу Михайловичу, а затем начальнику производства.
На другой день вернулся из Москвы Назиров, счастливый, окрыленный. Надежда Николаевна, пожав ему руку, поздравила с успехом.
— Это наш общий успех, — сказал Назиров. — Без вас разве я осилил бы свою работу над проектом… А еще большее спасибо директору. Признаться, даже вам стеснялся сказать, — после первой поездки у меня не было никакого желания снова ехать в Москву. Боялся окончательного провала. А Хасан Шакирович вызвал меня к себе да так нашпиговал, что с меня черный пот как из ведра лил. Научил воевать. Там, оказывается, семьдесят семь раз подсчитывают. До копейки…
— Не тяни же за душу! — Ясновой не терпелось узнать подробности.
— Всяко было, — сказал Назиров, и его широкое лицо расплылось в простодушной улыбке. Потом он протянул перед собой обе руки ладонями вверх. — Душа вот как дрожала… Но постепенно все улеглось. И опять-таки спасибо Хасану Шакировичу. Я его там постоянно чувствовал рядом с собой. Видимо, он не слезал с телефона. Несмотря на грехи, с ним там считаются… Нашу докладную у министра обсуждали. Спор был. Кое-кто сомневался. Но в конце концов одобрили. Министр здорово поддержал. Умный, видимо, дядька. Короче, Надежда Николаевна, реконструкция механического цеха в принципе решена. В первом квартале нового года министр обещал выделить средства. Вот, пожалуй, и все.
— А станки?
— Дадут. Но немного. Четвертой части не дадут против того, что просили. Хасан Шакирович правильно ориентировал на имеющееся оборудование. Остальное, Надежда Николаевна, расскажу вечерком. Уйма подробностей. Даже приключения небольшие были. Ну, как дела в цехе?
Яснова улыбнулась.
— Стоит ли сейчас… Никуда не денется наш механический.
И однако же поспешила высыпать короб последних цеховых новостей.
5
Та светлая радость, которую ощутила Надежда Николаевна после ночной прогулки с Гаязовым, с каждым днем все глубже проникала в душу; и ничего ей с этим поделать уже было нельзя. И чем непреодолимее овладевало ею новое, немного даже страшившее чувство, тем все дальше отодвигался в сознании образ Харраса. Поймав себя на этом, Надежда Николаевна поначалу казнилась, чувствовала, что виновата перед памятью мужа, но — натура правдивая — скоро перестала искать себе оправданий, которыми могла бы заглушить угрызения совести. Значит, жизнь потребовала своего.
Вот уже несколько дней почему-то Гаязова нигде не видно. Что случилось? Встретив утром Погорельцева, соседа Гаязова по квартире, Надежда Николаевна спросила, почему Зариф Фатыхович не выходит на работу. Оказалось, Гаязов простудился и слег.
— Нехорошо одинокому человеку в такие дни, — сказал Матвей Яковлевич задумчиво. — Лежит один. И никто не наведается… Может, нужда какая есть… Тещу свою он не станет беспокоить, да и нас постесняется позвать. Такой уж он человек…
Догадывался ли о чем-нибудь старик, Надежда Николаевна не стала доискиваться. О ней с Гаязовым уже болтали, не исключено, что и до Погорельцевых могло кое-что дойти. Что ж, пусть даже они неодобрительно посмотрят на это, все равно она решила сегодня же проведать Гаязова.
Что за день выдался! Казалось, конца не будет свалившимся на нее заботам, огорчениям, неприятностям. Надежда Николаевна с трудом заставила себя дождаться обычной после смены летучки. Быстро оделась и заторопилась к выходу. Матвей Яковлевич ждал ее у дверей цеха. То, что с ним был Сулейман-абзы, немного смутило Яснову. Попадись только на язык этому старому шутнику! Брякнет что вздумается.
— Как Марьям Хафизовна? Лучше себя чувствует? — спросила Надежда Николаевна, чтобы отвлечь от себя внимание Сулеймана.
— Невестка? Ничего, уже на работу вышла. Разве не видела ее? Правду нужно сказать, кругом невестка хороша. Взять хоть сердце, хоть ум, хоть характер — все на месте. Счастье Иштугану. Не зря у нас спокон веку считается: жена — и доброе веселье и злое зелье… Не будь невестки, разве Иштуган стерпел бы такую несправедливость… — Сулейман махнул рукой и двинулся по улице, упорно глядя себе под ноги.
— Велика важность — вывели из Бриза, — сказал Матвей Яковлевич. — Иштугана Сулеймановича от этого не убудет. Как был изобретателем, так и останется. Слышал, опять в командировку собирается?
Не отвечая на вопрос Погорельцева, Сулейман продолжал свое:
— Не в том дело! С несправедливостью трудно мириться… По себе знаю. Пусть хоть двадцать приказов издают… Иштуган и сам не стал бы работать с Поярковым. Двум бараньим головам в одном котле тесно.
Заметив, что старик все больше распаляется, Надежда Николаевна перевела разговор на Ильмурзу. И явно невпопад. Сулейман хмуро покосился на Надежду Николаевну.
— Было одно письмо. Нос что-то воротит.
— Поначалу всегда трудно, — подбодрила его Надежда Николаевна.
— Нет, Надежда Николаевна, дело не в трудностях. Гайка слаба у парня, вот что. Ума не приложу, откуда такое художество прицепилось к потомку Уразмета. С тех пор как он уехал, покой для меня потерян, — с горечью признался Сулейман, но умолчал о том, что задал Ильмурзе крепкую головомойку в своем длинном письме.
На углу Сулейман распрощался. Надежда Николаевна проследила глазами за его удаляющейся коренастой фигурой.
— Да, нашему Сулейману-абзы далеко до старости… бодро вышагивает.
— Не скажите! История с Ильмурзой отняла у него добрый десяток лет жизни, — возразил Матвей Яковлевич. — Прежде он редко когда и упоминал о нем, а сейчас Ильмурза у него с языка не сходит.
— За свой авторитет побаивается…
— Нет, не о том у него печаль. Знаю я Сулеймана.
— Неужели он раньше не догадывался, что с Ильмурзой неладно? — усомнилась Надежда Николаевна.
— Догадывался, конечно, — ответил Матвей Яковлевич. — Но разве раскусишь человека до конца, пока не придет час испытаний… У иного вся жизнь так проходит — без сучка, без задоринки. Помрет — даже ближайшие друзья не узнают толком, что за человек был. Возьми иной арбуз — круглый-прекруглый, гладкий-прегладкий. А разрежешь… — Погорельцев развел руками, — в середине дрызготня одна… Вот мы и дошли, Надя.
