— Покажу и я тебе кое-что.
В девушке, стоявшей у станка Погорельцева, не легко было узнать прежнюю Шафику. В черном сатиновом халате, в таком же платке, она выглядела совсем иначе. В конторе шапка ее густых вьющихся огненно-золотистых волос озаряла все вокруг. Теперь же, в туго повязанном платке, голова у нее словно бы меньше стала. Давно ли она тщательно обертывала ручку бумагой, чтобы не замарать свои пальчики чернилами? Как же она этими пальчиками берет железо, промасленные тряпки? И куда маникюр девался!
Иштуган, подумав об этом, так пытливо посмотрел на девушку, что она, бедная, покраснела до кончиков ушей, вспомнив, как Иштуган тогда поцеловал ее в конторке. «Как бы ему не взбрело в голову вспомнить об этом при Матвее Яковлевиче… — с ужасом подумала она. — Мужчины иногда любят пошутить…»
Но Иштуган, видимо, прочно забыл этот случай: в тот момент, в горячке, он хоть кого готов был обнимать и целовать.
— Вот ты где, оказывается, Шафика, — ласково сказал Иштуган девушке. — Под крылышко Матвея Яковлевича перешла. Неужели в своем цехе не нашлось никого, чтобы обучить тебя токарному делу?
Погорельцев слегка усмехнулся из-под посеревших от чугунной пыли усов.
— Еще один ревнивец объявился. С тех пор как Шафика стала моей ученицей, все ребята цеха косятся на меня. А Баламир, того и гляди, ссору затеет. Как бы на дуэль не вызвал меня.
Иштуган не совсем понял, на что намекает Матвей Яковлевич, но почувствовал, что девушке неприятен этот разговор. И он переменил тему:
— Как идет учеба, Шафика?
— Пока не очень, Иштуган-абы. Трудновато…
— А какой интерес в легком деле? В конторке — там легкая работа была, да что-то ты сюда попросилась.
— Я не потому перешла, что работа была легкая, Иштуган-абы…
— Понимаю, Шафика.
Матвей Яковлевич поспешил на помощь своей ученице.
— Девушка она смелая. И способная. У нее и мать — я ее знаю — толковая женщина… Вот, Иштуган Сулейманович, поинтересуйся. — И Погорельцев показал сделанное им приспособление. — Теперь золотник парораспределителя обрабатываем сразу тремя резцами. Эту головку мы вместе с Шафикой придумали. — Старик подмигнул девушке, которая в смущении махнула рукой. — Каверзная деталь. Порядком помучила нас. Зато теперь раз в пять побыстрей обрабатываем, да и точность заметно повысилась.
Иштуган внимательно осмотрел приспособление, похвалил за хорошую выдумку и, лукаво улыбнувшись, сказал:
— Вот оно что! Теперь понятно, почему отец совсем потерял покой. Не хочет отставать от друга.
Иштуган оглядывался по сторонам: он давно не бывал в механическом. Почти у каждого станка красовался газон с цветами.
— Почистились, — сказал он. — Как-то даже посветлело, уютнее стало.
В цехе было много девушек, совсем недавно, как и Шафика, перешедших к станкам.
— Молодежь, — протянул Погорельцев. — Молодежь, если захочет, чего не провернет.
Показался Сулейман. Он стремительно пронесся на своих кривых ногах по цеху. Казалось, искрились не только его черные глаза, но и смоляные усы и борода с запутавшейся в ней стружкой.
— Есть! Мастер одобрил. Завтра же сделают! — чуть не кричал он. — Писать заявление в Бриз, Иштуган, премию дадите, га?
Едва Сулейман с Иштуганом отошли, Шафика, покраснев от смущения, обратилась к Матвею Яковлевичу:
— Вы только посмотрите на Баламира. По-моему, с ним что-то неладное творится. Сам не свой, насупился.
Она знала, что Баламир продолжает ходить к дочери Шамсии Зонтик и носит ей подарки. Без подарков его там и не приняли бы. Майя, узнав от Саши, рассказала Шафике, что Баламир занял много денег у ребят. Товарищи уже перестали давать ему в долг, — вышел из доверия. Теперь Баламир не знает, куда податься. Толкуют, будто Шамсия Зонтик посоветовала ему взять взаймы у Погорельцева, — старик, дескать, лопатой деньги огребает. Но Баламир боится просить у Матвея Яковлевича. Без копейки ведь бедняга остался, даже не обедает.
Матвей Яковлевич велел Шафике присмотреть за станком и направился к Баламиру.
— Лучше крепи! — сказал он, понаблюдав немного за работой Баламира. Затем своей рукой остановил станок. — Не видишь, что делаешь?
— Не учи, — надулся парень. — Я тебе не Шафика…
— Да тебе до Шафики-то еще далеко. Полюбуйся, чего наколбасил. Эх ты, Аника-токарь. Давай-ка резец. — Матвей Яковлевич легонько оттолкнул парня плечом и, покачав с укоризной головой, взял резец в руки. — Ты что, мозгами шевелишь или ногами? — выговаривал он пристыженному, краснеющему Баламиру. — Да за такую халтуру знаешь что нужно с тобой сделать? Сразу понизить на два разряда. Можешь обижаться на кого угодно — твое дело, но, обидевшись на вошь, зачем шубу сжигать в печи!
Он бросил резец на столик.
— Есть новый? — И нагнулся, чтобы заглянуть в инструментальный шкафчик Баламира. — Это что такое? Ну, что это такое? — гневно повторял он, открыв дверцу. — Давно ли комсомольцы проверяли шкафчики, почему же они не заглянули в тумбочку члена комитета? Что голову опустил? Да здесь у тебя сам черт ногу сломит. Эх ты! Вот вызову Шафику и покажу…
— Матвей Яковлевич! — перебил его Баламир.
— Что, испугался?
Матвей Яковлевич сердито захлопнул дверцу тумбочки.
— Сегодня же наведи порядок!
Когда Матвей Яковлевич вернулся, Шафика, склонившись над станком, неотрывно следила, как вьется иссиня-вороная стружка. Она сразу почувствовала, что старик взволнован, и еще ниже склонилась к резцу.
— Так нельзя, недолго и без глаз остаться, — сказал Матвей Яковлевич и, легонько взяв девушку за плечи, заставил со поднять голову. Закусив нижнюю губу, Шафика отвернулась в сторону.
3
На бюро райкома исключили некоего Шагиагзамова, спекулянта, обманным путем примазавшегося к партии. Эта темная личность, как выяснилось при разборе дела, была в тесной связи с Шамсией Якуповой, работницей завода «Казмаш».
С заседания Гаязов шел вместе с первым секретарем райкома Макаровым. Улица была пустынна. Падал снежок.
— Конечно, душа радуется, когда вылавливаем и гоним из партии таких вот подлецов, — сказал Гаязов, глубоко вдыхая морозный воздух. — Наши ряды от того только крепнут, очищаются от шлака. И вместе с тем всякий раз больно за нашу беспечность. Не сегодня же и не вчера этот Шагиагзамов разложился. Как мы могли прохлопать это, позволили более десяти лет носить партийный билет? Подумаешь — волосы встают дыбом.
Усталый Макаров помолчал.
— Ты, Зариф Фатыхович, — сухо сказал он после паузы, — поговорил бы с Якуповой. Она у вас, кажется, член завкома?
— Да, член завкома, — подтвердил Гаязов. — Ведет культмассовую работу. Пантелей Лукьянович хотел даже послать ее на учебу. Впрочем, не он один, многие восхищались ею: ах, какая жизнерадостная, поет, танцует на всех праздниках, вечерах. Да она и не так молода. У нее уже дочь взрослая…
— Вот видите. Поди и сигналы были?
— Были, — ответил Гаязов. — Шила в мешке не утаишь. Все беспечность наша. Как туман нашел. Беспартийная, дескать, муж погиб на фронте. А про вдову долго ли сплетню пустить. Да и сама ходила ко мне, плакала. Я и поверил. А знаешь, как ее прозвали на заводе? Шамсия Зонтик. Я сперва не понимал, откуда такое прозвище. Теперь только ясно стало, какой в этой кличке смысл. Якупова как под зонтиком пряталась под личиной активистки. А мы ничего не разглядели.
— Зато народ видел, — сказал Макаров. — У народа глаз острый, Зариф Фатыхович. Придется все обстоятельства хорошенько расследовать. Черт знает что там еще может открыться… А Лизе Самариной вернули ее старую квартиру? — вдруг спросил Макаров.
Гаязов не сразу понял, почему секретарь райкома заговорил о Лизе Самариной.
— Пока нет, — сказал он. — Поярков и слышать не хочет. Твердит, что обменял на законном основании, и все тут. За давностью даже суд ничего не сможет изменить. Прошло, дескать, много лет. И Хасан Шакирович просит не беспокоить Пояркова.
— Как же вы собираетесь действовать? — Макаров сдерживался, чтобы не показать своего раздражения: уж очень спокоен Гаязов.
— Думаем дать Самариной квартиру в новом доме. Сейчас у нее настроение повысилось. Трудится на совесть…
Макаров наконец не вытерпел.
— А Пояркову так-таки все простили?
— Нет, решили поставить вопрос на бюро, потолковать.
— Какой негодяй!.. — невольно вырвалось у Макарова. — Коммунист, а на чей кусок позарился! Или вы полагаете, что его совесть чище, чем у этого самого Шагиагзамова? Я тебя не совсем понимаю, Зариф Фатыхович. Откуда у тебя эта чрезмерная мягкость!.. Я, например, не постесняюсь считать человека, построившего свое благополучие на чужом несчастье, своим врагом. Да, врагом!
— Не торопись, Валерий Григорьевич, — неуверенно сказал Гаязов. — Дай собраться с мыслями…
