Декабрь был на исходе. Но ночь еще побеждала день. Светлое время все убывало, ночная тьма густела. Казалось, тьма восторжествует. Но вот день начал постепенно нагонять ночь. Прошло несколько суток, и светлого времени прибавилось на минуту. Немного отдохнув, день отхватит у ночи еще минуту, потом две, три, час. Нет, победит все же день, свет.
Длинным зимними вечерами Сулейман еще и еще раз просматривал свой годовой план. Это было в самом деле интересно и вместе с тем не совсем ясно. Попробуй скажи, как ты будешь работать через шесть, семь, десять месяцев. Обычно, когда затевается разговор о будущем, старики не прочь отмахнуться: «Поживем — увидим». А тут изволь-ка отбросить эту золотую привычку и твердо, решительно сказать наперед, что тебе предстоит сделать и как будешь жить это время. И щепетильный, дорожащий своей честью Сулейман мучился: не хотел бросать свои слова на ветер.
Такие порядки пошли с тех пор, как на заводе дружно подхватили начинание Котельниковых. Теперь индивидуальные планы, месячные, квартальные и годовые, спускались не только тем рабочим, которые были заняты на поточных линиях, но и группам токарей, фрезеровщиков, строгальщиков и сверловщиков, обрабатывавших тысячи деталей, трудно поддающихся индивидуальному планированию. Значительная часть деталей проходила множество операций на различных станках. Правда, это осложняло планирование, и многие поэтому смотрели на него просто как на выдумку Гаязова и Калюкова. Зато такие опытные производственники, как Сулейман, верили в реальность индивидуального планирования.
«Теперь я загодя буду знать, какие детали закреплены за моим станком. Заготовлю инструмент, приспособления, оправочки, и весь год это будет у меня под руками, — рассуждал он, — не придется каждый раз бегать в инструменталку. Это у меня один резерв. Да к тому же прибавляется время на обдумывание, почитай, главный мой козырь».
И Сулейман занялся подсчетами по каждой детали, закрепленной за его станком. Работа кропотливая, без помощи Нурии не обойтись. У этой девчонки на все хватает времени, остальных не дождешься. В большой семье Уразметовых каждый был занят своим делом, а женщинам, кроме того, хватало и домашних забот.
— Давай, дочка, прикинем по деталям номер пять, шесть, десять… — И Сулейман на память называл номера деталей и время обработки.
Нурия быстро набрасывала данные на чистом листке бумаги и говорила отцу результат. Иногда Сулейман был явно доволен подсчетом, иногда эти подсчеты портили ему настроение. Тогда он уходил в себя, задумывался. В такие минуты Нурия спешила предложить:
— Давай, папа, пересчитаем. Я быстренько.
— А что? Ошиблась?
— Нет, не ошиблась… Но, может, вместо пятнадцати минут для детали номер шесть хватит только двенадцать.
— Ой, нет, дочка, цифры с потолка брать нельзя. У станка есть свой закон… Ладно, пока оставим эту деталь, посоветуюсь с Иштуганом. Может, приспособление какое придумаем… Давай сороковую деталь возьмем. Она у нас тоже капризная…
Вечер за вечером они просидели с Нурией целую неделю, пока Сулейман-абзы решился наконец подвести итог.
— Ну, дочка, теперь пиши, — твердо сказал он, вернувшись с работы. — Социалистическое обязательство токаря Сулеймана Уразметова на тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год. Даю слово, — диктовал он, прохаживаясь по комнате с заложенными назад руками, — индивидуальное задание тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года выполнить на сто двадцать процентов.
— Ой, папа, это ведь совсем мало! — вырвалось у Нурии. — Вот Саша Уваров берется выполнить план на сто тридцать процентов. Андрей Павлович Кукушкин — на сто сорок, а Котельниковы — те даже на сто пятьдесят размахнулись. А ты…
— Откуда тебе это известно? — спросил недовольно Сулейман, и только что звучавшая в его голосе торжественная твердость мгновенно погасла.
— Я? Я, отец, про наш завод все знаю, все, что там делается, — улыбнулась Нурия.
Сулейман-абзы постоял, задумавшись, потом, махнув рукой, пошел в свою комнату.
— Ладно, завтра допишем, отдыхай, — бросил он, обернувшись в дверях, озадаченной дочери.
Но Сулейман не позвал Нурию на следующий день. Хмурился, отмалчивался и не звал. Так продолжалось еще два дня. Утром, прибирая в комнате отца, Нурия подбирала десятки исписанных и порванных бумажек: они вдоль и поперек были усеяны цифрами.
«Видать, обиделся на меня и решил сам тайком расчеты делать», — подумала Нурия. И она решила попросить прощения у отца, как только он вернется. Скажет, что она просто по глупости сболтнула.
Но Нурия еще не успела рта раскрыть, как показавшийся на пороге отец велел ей немедленно ваять перо и бумагу. Казалось, что-то жгло его внутри и требовало безотлагательного выхода.
— Обязуюсь годовое индивидуальное задание… — Сулейман-абзы сделал паузу и чуть приподнятым тоном очень серьезно объявил: —…выполнить на сто пятьдесят процентов.
Нурия отвернулась, чтобы не показать отцу невольной улыбки.
Утром, передавая свое социалистическое обязательство, Сулейман взял мастера под руку и, как бы доверяя большую тайну, зашептал:
— Все подсчитал, понимаешь, до единой минуты! Но смотрите, если по вашей вине случится какая задержка, не взыщите, весь свет переверну!
Буря не замедлила нагрянуть.
Сулейман обрабатывал крышку корпуса сальника. Применяя свою технологию, он знал эту деталь, как говорится, на полную железку и стоял над душой у сверловщиков. Они могли подвести его в самую решительную минуту. Беда, если перед последней операцией крышки останутся непросверленными. Как назло, в инструменталке не оказалось сверла нужного размера. Это означало простой. Работа явно срывалась. И Сулейман, рассвирепев, принялся в пух и прах разносить инструментальщиков, снабженцев, сверловщиков. И даже мастера. Нашумев на весь цех, Сулейман вдруг примолк. «Погоди-ка, старый дурак. Прежде чем поднимать бурю, помозгуй еще разок, — нельзя ли вовсе обойтись без сверловщиков, обработать эту самую крышку сальника в один прием, га?»
Дома Сулейман долго советовался с Иштуганом, а под конец, как обычно, слукавил:
— Помоги, сынок, совсем я состарился, не одолею своей головой…
— Ты, отец, не хитри, — сказал Иштуган. — Сам же все сделал и вроде ко мне за советом.
— Га, все сделал, — усмехнулся Сулейман-абзы. — Кто не смекнет, что гонять детали из одного конца цеха в другой неразумно.
— Однако в цеху у вас не первый день обрабатывают так крышку сальника. Почему же раньше эта мысль никому в голову не стукнула? Неужели все были слепые?
— Это, конечно, верно, — неохотно согласился Сулейман-абзы, почесав за ухом. — Все в угол норовишь загнать отца. Но ведь дело не только в этом, Иштуган.
— Конечно, не только в этом. Ты решил совместить две операции в одну. А это уже полдела. Ученые называют это идеей.
— Га, — погладил Сулейман-абзы черную бороду. — Идея!.. А вот как мне этой идеей закрепить деталь на станке, чтобы не отдавать на сверловку?
— Вот-вот, — подхватил Иштуган, — не болтом надо закреплять, как раньше, а специальными скобами, — так?
— Угодил в точку! — довольно рассмеялся Сулейман-абзы и, пошарив в кармане, положил перед сыном клочок грязной бумаги — черновой чертеж специальной скобы. — Была не была, а ты уж посмотри, сынок. Как, будет толк?
Иштуган не торопился с ответом. Сделав заново все расчеты, он сказал:
— Все правильно, но… немного сложно. Скобы должны быстро и легко открываться и закрепляться. Не то закрепление детали займет не меньше времени, чем сама обработка.
— Га, вот она, штука, в чем!.. Придется додумать…
Кончили на том, что завтра в цехе еще раз все прикинут на станке.
— Вот, Иштуган, а ты говоришь, сделано, — сказал Сулейман-абзы. — Оказывается, не все еще.
2
В обеденный перерыв Иштуган появился в механическом. Отец с Матвеем Яковлевичем ждали его. Поразмыслив втроем, нашли решение, как изменить скобу.
Сулейман побежал к мастеру, а Матвей Яковлевич подозвал Иштугана к своему станку.
— Покажу и я тебе кое-что.
В девушке, стоявшей у станка Погорельцева, не легко было узнать прежнюю Шафику. В черном сатиновом халате, в таком же платке, она выглядела совсем иначе. В конторе шапка ее густых вьющихся огненно-золотистых волос озаряла все вокруг. Теперь же, в туго повязанном платке, голова у нее словно бы меньше стала. Давно ли она тщательно обертывала ручку бумагой, чтобы не замарать свои пальчики чернилами? Как же она этими пальчиками берет железо, промасленные тряпки? И куда маникюр девался!
Иштуган, подумав об этом, так пытливо посмотрел на девушку, что она, бедная, покраснела до кончиков ушей, вспомнив, как Иштуган тогда поцеловал ее в конторке. «Как бы ему не взбрело в голову вспомнить об этом при Матвее Яковлевиче… — с ужасом подумала она. — Мужчины иногда любят пошутить…»
