К ней приходил ее жених, но это не было событием. Он давно был в доме своим человеком: вместе с Зоей учился еще в школе, а теперь они оба преподавали в одном техникуме. Он опять наводил разговор на свадьбу, но и это было вроде бы не тем, чего ждала Зоя. Ей хотелось то куда-то идти, то надеть свою военную гимнастерку, сесть у окна и читать что-нибудь хорошее-хорошее.
Все это творилось с нею как раз в то время, когда Густов стоял перед окошком военного коменданта станции Иркутск и выпрашивал разрешение на остановку.
«Будешь говорить, что нэвеста здэсь живет?» — проницательно спросил комендант, едва только Густов обратился к нему.
«Буду», — сказал Густов.
«Все так говорят, дарагой».
«У меня еще и фронтовой друг здесь работает», — добавил Густов, вспомнив Вербового.
«И так тоже многие говорят… А как фамилие?» — комендант пронзил Густова своим жарким южным взглядом. Жарким и недоверчивым.
«Друга, что ли?» — не понял Густов.
«Ясно — не твое. Твое я и так вижу».
«А его — Вербовой».
«Ну, канэчно! Не меньше, как сэкретарь горкома!»
«У нас он был замполитом».
«Ну, канэчно…»
Комендант еще не верил Густову, но руководящая фамилия уже подействовала на него. Он нехотя и как-то осторожно сделал отметку на проездном билете и вернул документы.
«Гуляй, дарагой! Трое суток даю тебе. Успеешь жениться — женись, не успеешь — твое дело».
Густов поблагодарил и пошел «гулять». Трое суток полной свободы в незнакомом городе представились ему подарком судьбы, счастливой отдушинкой в жизни, в общем-то не переполненной счастьем. И хорошо, что вспомнился Вербовой. Это было хорошо не только для разговора с комендантом, но и на тот случай, если не отыщется Зоя. Все-таки он распрощался с нею ровно три года назад, а потом ни разу не написал ей.
Письмам он больше не доверял.
Он только недавно, перед самым отъездом на Дальний Восток, сжег не меньше сотни писем Элиды…
Встречные прохожие охотно показывали ему дорогу, и он шел легко, с веселой душой. Представлял, как Зоя удивится ему. Боялся, что не узнает — или она его, или он ее. Наконец, уже перед самой дверью ее дома, подумал: «А вдруг она замужем?»
Вся недавняя легкость моментально слетела с него, оставив вместо себя неясность и сомнительность.
Он осторожно постучал и прислушался — почти так же, как делает это сапер, простукивая стенку в заминированном доме. За дверью послышались, словно прорвавшись откуда-то, громкие женские голоса, и один из них — явно знакомый, когда-то слышанный. Потом там заскворчал-засмеялся ребенок, которому сделали «козу рогатую, козу бодатую». И дверь отворилась.
На пороге стояла Зоя — веселая, оживленная, с ребенком на руках.
— Неужели это вы? — недоверчиво проговорила она, и ее продолговатые глаза стали почти круглыми. И показалась она Густову такой недоступно прекрасной, такой чужой и манящей, что он даже отступил немного.
— Я самый, Зоя Сергеевна…
Он хорошо помнил, как было написано в той гроссдорфской карточке: Холмичева Зоя Сергеевна.
— Да нет же, этого не может быть! — все еще не верила, не могла поверить Зоя.
— Да нет, это действительно я, — совершенно серьезно, даже как-то настойчиво сказал Густов. — Еду на Дальний Восток, подъезжаю к Иркутску… адрес ваш я все время помнил…
— Простите, я что-то ничего не понимаю.
— Я тоже… Я не знал…
Он смотрел то на нее, то на ребенка и уже начинал понимать, почему она так прекрасна и недоступна: такою делал ее ребенок.
— Сейчас… Минуточку… Проходите, пожалуйста…
Зоя пропустила его в просторный коридор, заперла дверь и громко позвала:
— Саша!
Густов приготовился увидеть ее мужа. Но вышла женщина, немного старше Зои, слегка располневшая. На ее лице была добрая улыбка, а в глазах веселое любопытство. Она сразу поняла, зачем ее позвали, и протянула руки к ребенку:
— Иди ко мне, моя Белочка, иди ко мне, моя дочечка!
— Ди-ди! — согласно отозвалась притихшая от удивления Белочка.
Густову сразу стало полегче.
Зое — тоже.
— Ну вот, я теперь немного лучше соображаю, — сказала она. — Пойдемте ко мне.
Коридор был по-старинному просторным, а комнатка, в которую Зоя провела Густова, оказалась совсем маленькой. Кровать, столик, окно, этажерка. «Почти как у Элиды», — подумал невольно Густов и весь как-то внутренне сжался, погрустнел.
Зато Зоя, освободившись от первого замешательства, разговорилась:
— Знаете, я сегодня прямо с утра ждала кого-то, и наша кошка тоже намывалась для важного гостя, но вот уж никак я не могла предположить, что это вы появитесь. Я недавно в Ленинграде была, — так там подумала, что могу вас встретить, а здесь, у нас, — никогда.
— Понравился вам Ленинград? — спросил Густов.
— Очень… Но мне и наш Иркутск нравится.
— А я вот все разъезжаю…
— В какой же город теперь? — полюбопытствовала Зоя.
— На самый край земли, — не стал уточнять Густов, и Зоя поняла, что больше об этом спрашивать не надо.
— Не хотелось, наверно, из Ленинграда-то уезжать? — спросила она.
— Я сейчас из Крыма еду.
— Из Крыма еще обиднее, — заметила Зоя.
— Да как вам сказать. Мне теперь почти все равно.
— Это только так говорится!
— Нет, правда…
Тут было самое время сказать, что он теперь один и одинок, что с Элидой у него ничего не вышло и для него даже лучше уехать в отдаленные края, раз уж так сложилась судьба. Но он ничего такого не сказал. Побоялся, как бы Зоя не подумала, что, отвергнутый, он приехал искать у нее утешения.
— Правда, Зоя, — повторил он. — Мне незачем вас обманывать…
— Но что же мы стоим-то? —