Он уходил с легкой и счастливой душой, с запасом какою-то доброго внутреннего блаженства или благополучия. На своем лице он чувствовал застывшую улыбку спокойно-радостного человека, которую принято считать глуповатой.
Ну что ж, пусть она такой и останется.
И пусть бы наши вечно озабоченные умные лица почаще озарялись такой глуповатостью…
На следующее утро Густов спросил Зою:
— Ты согласилась бы поехать со мной?
Зоя посмотрела на него с улыбкой:
— А ковер у тебя есть?
За минувшую ночь, проведенную врозь, они оба перешли на «ты».
— Маленький есть, — ничего не понимая, все же ответил Густов.
— Нужен большой, — сказала Зоя.
— Но зачем? Ты все-таки скажи мне.
И она рассказала, как один ее знакомый лейтенант, иркутский парень, во время маньчжурского похода встретил в каком-то городе, чуть ли не в Харбине, красивую русскую девушку, дочь эмигранта. Началась у них любовь. Девушка давно мечтала о России, читая Тургенева и Толстого, и, когда ее лейтенанту пришло время возвращаться на родину, решилась ехать вместе с ним. А ехать можно было только нелегально. И вот лейтенант закатал ее в трофейный ковер, благополучно миновал контрольно-пропускные пункты на территории Маньчжурии, но на нашей границе ему приказали раскатать ковер. Он возмутился. Тогда пограничники сами залезли в кузов — и военная хитрость лейтенанта была разгадана. Девушка плакала горючими слезами. Лейтенант грозился дойти до самого Сталина, обещал девушке приехать за нею хоть через год, хоть через десять лет, умолял девушку, чтобы она ждала его…
— Может быть, она и теперь еще ждет его, — невесело закончила Зоя этот весело начатый рассказ.
— А он? — спросил Густов.
— Пока еще не женится…
— Но у нас так не будет! — спохватился Густов. — Мы у себя дома. Ты только скажи мне «да».
Зоя подумала и сказала:
— Да.
— Почему-то я действительно ждала тебя, — словно бы извиняясь за свою поспешность, говорила она на следующий день по дороге в загс.
Вместе с ними шел свидетель — Вербовой Петр Прохорович, секретарь горкома.
— Пощелкать орешков нам на этот раз не придется, — говорил он Густову, напоминая о прощальном разговоре в Германии, в палаточном «лагере для победителей». — Но теперь я надеюсь, что мы еще не раз встретимся. Приезжай к нам, когда отслужишь, становись сибиряком, раз на сибирячке женишься.
— Там будет видно, Петр Прохорович, — уклонился от каких-либо обещаний Густов.
— Сибирь заманит, — сказал Вербовой.
— Она умеет, — согласился тогда и Густов, поглядев на свою серьезную и красивую спутницу.
Вербовой выхлопотал для Густова еще три дня. Но и этого времени не хватило, чтобы оформить документы на Зою.
Но зато все эти три дня и три ночи молодые провели неразлучно, и Густов впервые за свои три десятка прожитых лет узнал и понял, сколько может дать женщина добра и счастья.
Он уехал один, как тот лейтенант.
8
На кухне Башмаков, укладываясь спать, громко рассказывал:
— У нас в деревне, когда еще ликбез проходил, устроили такой вечер, наподобие выпускного. Лучших, конечно, премировали, а выдавали премии так: вызывали человека к столу и предлагали прочитать, что написано против его фамилии. Прочитаешь — получаешь, не сумеешь — не суди. Вызывают одну женщину, самую активную. «Читай», — говорят. «Пла-ток», — прочитала женщина. «Правильно, получай платок». Другого, третьего вызывают — все идет нормально. Потом дядю Кузю к столу пригласили: «Читай!» Он наклонился к списку и говорит: «Ко-ро-ва». — «Ты повнимательней, повнимательней», — советуют ему. «А я и так горазд внимательный», — отвечает дядя Кузя. «Но там же «топор» написано!» — «На кой же хрен мне топор? — говорит дядя Кузя. — У меня своих два. А коровы нет…»
— Ловко ты выдумываешь, Башмаков, — сказал Чернявский, тоже укладываясь спать.
— Что вы, товарищ майор, истинный крест — правда! — начал божиться Башмаков. — В деревнях знаете какой ушлый народ! Там того и гляди задники на ходу отрежут.
— Хочется домой? — спросил Чернявский.
— Кому не хочется…
Но, немного подумав, Башмаков добавил:
— А вообще-то уже и перехотелось, если правду сказать. Отвык. Я теперь насчет города больше подумываю. После стольких лет службы в армии человек сильно меняется. Много видит, сравнивает, и все ему хочется еще чего-нибудь повидать.
— Кстати, Башмаков, — вдруг вспомнил и приподнялся на койке Густов, — ты не хотел бы пройтись пешочком по тундре?
— Как будет приказано, товарищ майор, — отозвался Башмаков.
— За приказом дело не станет. А вот как ты сам решил бы?
— Зимой-то, конечно, скучновато.
— Нет, это с весны. Нам нужно будет выслать группу для разведки дороги через тундру к Ледовитому океану. Один офицер…
— Лейтенант Коньков?
— Еще неизвестно… Может быть, даже я сам.
— Так я готов, товарищ майор!
— Ну хорошо…
Густов снова лег на подушку и успокоенно расслабился, как будто выполнил важное дело. Об этой группе ему сказали в штабе части еще до опыта с танками и предложили думать: кого отобрать, как снарядить, где взять проводника. Времени до настоящей чукотской весны оставалось еще не меньше двух месяцев, спешить с этим делом нужды пока что не было, но забота эта, оказывается, уже поселилась в мозгу и при случае напоминала о себе.
«Один кандидат есть!» — твердо решил Густов.
Он сейчас подумал о том, что Башмаков будет хорошим для всех спутником — у него хватит разных баек на всю однообразно-унылую дорогу через тундру, Да и солдат он выносливый, изворотливый — «две войны обманул», живым вышел.
«Надо вот так же, не спеша, приглядеть и командира группы, — решил Густов. — А потом, вместе с ним, подобрать остальных».
«Возглавить группу должен опытный во всех
