все же не утерпел.
— Что там еще? — спросил он.
— Кажется, про любовь, товарищ майор, — неловким, смущенным голосом ответил Башмаков.
— А, давай про любовь тоже! — отважился Густов.
Но очень скоро пожалел. Зоя вспоминала дальше о незаметно пролетевших днях и ночах, писала, что ей хотелось бы крепко-крепко обнять его и не отпускать больше от себя, потому что нельзя уже откладывать и откладывать счастье совместной жизни на какие-то дальние сроки, если каждый день хочется быть вместе…
— Да, тут, я вижу, ничего дельного уже не предвидится, — как бы не желая слушать эти чисто женские излияния, проговорил Густов и протянул руку за письмом.
Башмаков быстренько зашуршал бумагой, вложил письмо обратно в конверт, а конверт — в руку комбата.
— Скоро, значит, семьей заживете? — приготовился Башмаков поговорить.
— Если все будет хорошо, — суеверно остановил его Густов.
Поднялся с табуретки и начал пробираться к своей койке, в постоянную прохладу. Там, у окна, всегда чувствовалась стужа; у нее был, кажется, даже свой особенный запах, родственный запаху больших снегов, что начинались за окном и простирались во все стороны на неведомые расстояния. Иногда казалось, что стылые здешние просторы невозможно освоить или покорить, что они рано или поздно выморозят здесь всякую живую жизнь. Однако и живая жизнь умело защищала себя и, даже оказавшись изолированной, оставшись в малой малости, каким-то образом сохранялась. В яранге или в крохотном домишке, в утепленной воинской палатке или просто в снежной ямке, в снежном гроте во время пурги, она все равно не поддавалась… по крайней мере долго не поддавалась вековечной полярной стуже. А уж там, где собиралось множество людей, множество маленьких жизней, стужа была почти что бессильна…
Словно бы в подтверждение того Густову представился весь военный городок с теплыми ночными огнями, с тарахтящим всю ночь (а ночь длинная!) движком электростанции, с дымящими круглосуточно печными трубами, отчего снег, если долго нет пурги, делается серым. Да и после пурги недолго остается белым. За чистым снегом все равно ездят под сопку, вверх от поселка, туда, где пологий подъем кончается и начинается крутизна. В эту «сумку» ветры наносят огромное количество снега, и там с начала зимы возник своеобразный снежный карьер с неисчерпаемыми запасами… Собственно, оттуда, с карьера, и мог увидеть Густов весь военный городок, когда ездил за снегом. И оттуда, особенно ночью, городок выглядел действительно серьезным человеческим поселением, мощным очагом жизни, поскольку много светилось огней.
Огонь и вода — первое, что необходимо человеку для обитания.
Огонь здесь, в общем-то, привозной.
Вода пока что — снежная, безвкусная, без солей и всяких других благодатных земных примесей. Небесная вода.
Ее добывают так.
В карьере выпиливают длинной пилой-ножовкой большой куб плотного и звонкого снега голубовато-лунного цвета, верней бы сказать — света. Когда бывает луна, то этот куб словно бы светится изнутри. Ну, а если случится полярное сияние, полное чего-то таинственного и жуткого, то все здесь преображается и приходит в буйное световое движение. Само небо начинает колыхаться и тихо плывет куда-то, распустив широкие павлиньи перья. Световые столбы-лучи и мягкие колеблющиеся занавеси бессловесного далекого театра, радужные штриховые ленты и целые облака зеленого или томительно-голубого, а то и тревожно-розового света, тихая дрожь, беззвучные полыхания, загадочные намеки — чего тут только не увидишь, чему не подивишься! Мощная многоцветная гамма заатмосферных тревог и вспышек беспокойно вливается и в человеческую душу, мягко терзает ее своими наплывами и вроде бы чего-то требует, о чем-то предупреждает. Но язык этот нам еще непонятен, и оттого еще сильнее тревожит нас вся эта необъяснимая красота. Или она только для того и возникает, чтобы рассияться, покрасоваться и потухнуть? Есть в природе и такая форма существования.
Но мы забыли о снеге.
Выпиленный из массива голубоватый звонкий куб наваливают на низенькие, с лыжными полозьями санки, вытаскивают из котлована, разворачивают санки на свой огонек в поселке, становятся на запятки, обнимая руками глыбу голубой стужи, — и поехали! Сначала — поехали, потом — понеслись! Уклон здесь немалый, наст твердый, лыжи быстрые, инерция нарастающая, а дорога бугристая. Иной раз так раскачает санки и груз из стороны в сторону — того и гляди опрокинешься. Бывает, что и опрокидываются, и тогда куб снега распадается на части, и, чтобы не собирать его, приходится возвращаться за новым… Но это случается редко. Обычно же все заканчивается благополучно. На лихой скорости человек подкатывает к своему тамбуру, тормозит и начинает распиливать куб на кубики. Тут к нему, бывает, присоединяется женушка: она переносит удобные легкие брусочки снега в тамбур и складывает их в чистый угол, подальше от угольного ларя. Создается недельный запас пищевой воды. Теперь не страшна пурга, и вообще — можно жить не тужить.
«Прилетит Зоя, и мы будем вместе ездить на снегозаготовки», — думает Густов почти с удовольствием. Он не раз видал в карьере офицеров с женами и завидовал им. Для них все это — зимняя забава. Из этого лунного карьера с причудливо выпиленными стенками они легко, потому что вдвоем, вытаскивают санки наверх, потом становятся оба на запятки — и катят себе. Она повизгивает от страха и счастья, он покровительственно придерживает жену и молча гордится собой…
«Вот так и у нас будет!»
И все-таки перед новым сном Густов думает об артезианской скважине, которую вскорости предстоит ему со своими саперами бурить. А перед тем — выбрать место. Никаких исследований здесь пока еще не проводилось, и придется просто гадать. А вот сумеет ли он, никогда не буривший артезианских колодцев, угадать?.. Хорошо бы, ему приснился этакий вещий, указующий сон…
9
С утра Густов начал ждать.
Сначала он ждал Глеба Тихомолова, потом Башмакова, который вместе с завтраком должен был принести из батальона и свежие новости, потом — опять Тихомолова, уже после его визита к командиру части и на гражданскую почту. Подсознательно он ждал и каких-то новых вестей от Зои, робко надеясь даже на то, что вдруг откроется входная шамкающая дверь и он услышит: «Ну вот, я приехала, Коля…»
Побывал и ушел Тихомолов.
