Важно отметить, что «вдаваться» поэт готов лишь в детали-вещи, но никак не в детали-мысли: углубление в отвлеченное умствование вызывает либо мягкое недоумение, либо твердое неприятие:
Разговоры о жизни и смертипонемногу заходят в тупик.У меня, несмотря на усердье,начал вдруг заплетаться язык.
Стали разом тяжелыми векии бесцельно блуждающим взор,и внезапно возник в человекедля тоски и унынья простор.
В сердце место нашлось для печали,и охота пропала совсемс умным видом вдаваться в деталичуждых мне философских систем.
Стихотворение Салимона строится так: простейший предмет (= несложное событие) ведет к спонтанной, непосредственной человеческой реакции, обычно минующей топику рассуждения, соразмерной с интонацией вздоха, вымолвленной почти не задумываясь короткой фразы, иногда сдержанного вскрика. Главный вопрос: откуда же возникают в этом мире простых вещей и слов вполголоса фирменные салимоновские сентенции, открывающие новые измерения повседневного бытия?
Словечки непроизносимые,такие как «трансцендентальный»,а за окном хлеба озимыеимеют вид весьма печальный.
А что такое есть томление,как не упадок силы духа,не лес осенний в отдалении,старик, глухой на оба уха?
Глубинные соответствия между словами и вещами возникают как раз потому, что нити сходства тянутся в обход поверхностных критериев сравнения, доступных для логического рассуждения. В чем сходство «непроизносимых словечек» из лексикона философов и… старика, глухого на оба уха? Да и можно ли вообще в рамках какого-нибудь, прости господи, дискурса, сопоставить человека с термином? Оказывается – можно: «трансцендентальный» характер явлений ложен не сам по себе, а лишь в попытке устно означить его в зрительной перспективе «хлебов озимых». Понятие трансцендентальности настолько же трансцендентно сельскому пейзажу, как совершенно глухой старик потусторонен любой попытке оклика. Круговое построение обманчиво, обычная логика разрушена, но на ее месте немедленно воздвигнута иная, размыкающая привычные границы события, указывающая далеко за пределы конкретного текста (например – на некрасовское «В столицах шум, гремят витии…» или на знаменитое фетовское «Облаком волнистым…»). Сложность перечеркивается во имя кажущейся простоты, которая тут же оборачивается еще большей, но органичной и невыдуманной усложненностью и органичностью восприятия.
Мир стихотворений Салимона – обжитой, камерный, дело обычно происходит где-то за городом (на даче?), часто ранним утром, нередко утренние полеты птиц рождают мысли о явлениях ангелов – вот, пожалуй, и весь сказ. Конечно, перечисленные мотивы не обязательно присутствуют все вместе, но и по отдельности они рождают слова, от неброской смелости которых у читателя эпохи постконцептуализма перехватывает дух:
Мое место с птицами на крыше,а быть может, даже в облаках,потому что я хочу быть выше,чище, и не только на словах.
Только рядом с птицами не скучнодень-деньской глядеть по сторонам,только рядом с птицами не нужноотвлекаться мне по пустякам…
Подобные подтверждения способности современного человека чувствовать мир в стихе так, будто и не было прозрений Хлебникова, свинцовой сдавленности Ходасевича и предостережений Адорно, соседствуют с пассажами совершенно несерьезными, почти манерными, впрочем, лишь подтверждающими тезис о том, что с поэтами и поэзией за последнее столетие на самом-то деле ничего дурного не случилось:
Мне кажется несправедливымтвое решенье пренебречьего естественным порывом:у нас в ногах кот хочет лечь…
Таких мелочей в стихах Салимона сколько угодно, иногда они повторяются как излюбленные описания, если выразиться метафизически, «контакта босых ног и холодного пола»:
Первый страх давно прошел,но осталось ощущение,будто, встав босым на пол,ощутил земли вращение.
Или:
И прежде чем ступить на пол холодный,я в ужасе отдергиваю ногу…
А вот еще из той же серии:
Забыв об осторожности, чуть светступаешь босиком на пол холодный…
И еще:
молча в зеркало глянул для верности,встав босыми ногами на пол.
В миниатюрах (обычно не более трех-четырех привычных катренов) Салимона есть главная тайна: неочевидные ассоциативные схождения предметов и эмоций, когда непонятно, как вторые вытекают из первых либо – еще точнее – почему те или иные ощущения рождаются на фоне именно данных, а не других. Помните, у Толстого: Николай Ростов недоумевает, как это так происходит: руки Долохова тасуют карты, а он в это время почему-то утрачивает крупную денежную сумму, а заодно и роняет свое дворянское достоинство…
Ты моя последняя любовь.Это – нонсенс с точки зренья вечности,но отличный повод вновь и вновьизумиться жизни скоротечности.
Целый день я думал, как бы таксделать, чтобы время власть утратило,в потолок глядел, курил табак,ты варила борщ, стирала, гладила.
И за всем этим ясно различим совершенно отдельный и особый по нынешним временам дар поэта, который словно бы не замечает вокруг политических и эстетических бурь. У него стилистические разногласия не с властью и не с ее противниками, но со слепоглухими современниками, убежденными в «смерти автора», с теми, кому
…предназначениев небе сияющих звезд непонятно…
Такой человек, не в силах вынести тяжести и легкости жизни во всех ее проявлениях,
…может за уличное освещениегорний их свет он принять, вероятно.
Владимир Салимон занимает на сегодняшней карте русской поэзии определенное положение: он не больше, чем поэт, но ни в коем случае не меньше, Салимон ощущает себя как раз вровень с поэтической традицией, и на любой скепсис по адресу возможностей сегодняшнего стиха у него есть свой ответный гнозис:
Предпочитая по отдельностиразнообразные детали,я не утратил чувства цельности,не усомнился в идеале.
Библиография
Без видимых на то причин // Октябрь. 2000. № 2.
Стихи // Волга. 2000. № 4.
Небо в алмазах // Новый мир. 2000. № 5.
Все это дело наших рук // Континент. 2000. № 104.
Стихи // Вестник Европы. 2001. № 1.
Фактура грубого холста // Октябрь. 2001. № 2.
Долгожданный покой // Новый мир. 2001. № 4.
[Стихи] // Арион. 2001. № 4.
Из книги «Возвращение на землю» // Континент. 2001. № 108.
Возвращение на землю. М.: АСБ-Акрополь, 2001. 176 с.
[Стихи] // Арион. 2002. № 4.
Колючая вода // Октябрь. 2002. № 4.
Стихи // Вестник Европы. 2002. № 6.
Между делом // Новый мир. 2002. № 11.
Что маловероятно // Континент. 2002. № 112.
Раз и навсегда. М.: МК «Периодика», 2002. 230 с.
[Стихи] // Арион. 2003. № 4.
Опрокинутое небо // Октябрь. 2003. № 4.
Салимон В., Назаренко Т. Опрокинутое небо: Страницы книги // Вестник Европы. 2004. № 11.
Краем глаза // Новый мир. 2004. № 1.
Настоящим жить приходится // Октябрь. 2004. № 2.
Короткое время // Арион. 2004. № 3.
Салимон В., Назаренко Т. Опрокинутое небо. М.: Манеж, 2004. 239 с.
Первое впечатление // Арион. 2005. № 2.
Из новых стихов // Интерпоэзия. 2005. № 2.
Чертеж земли // Октябрь. 2005. № 2.
Невесомые облака // Новый мир. 2005. № 8.
Стихи // Вестник Европы. 2005. № 16.
Место и время // Октябрь. 2006. № 2.
Помимо жизни бедной Лизы // Арион. 2006. № 3.
Посланец звезд // Новый мир. 2006. № 10.
Чудесным происшествиям свидетель. М.: Журнал «Арион», 2006. 215 с.
С точки зренья вечности // Арион. 2007. № 3.
[Стихи] // День и ночь. 2007. № 3–4.
Гвозди и клещи // Новый мир. 2007. № 7.
Кто ты есть? // Октябрь. 2007. № 7.
Я еще не все успел сказать // Зарубежные записки. 2007. № 11.
С некоторых пор… // Континент. 2007. № 131.
На свете есть немало тайн // Континент. 2007. № 133.
Для пьющих и курящих // Арион. 2008. № 2.
Из стихов 2008 года // Интерпоэзия. 2008. № 2.
Такая расстановка сил // Дружба народов. 2008. № 4.
За закрытой дверью // Октябрь. 2008. № 4.
Знакомый голос // Новый мир. 2008. № 10.
Сирень легко в отрыв уходит… // Зарубежные записки. 2008. № 14.
Стихи // Вестник Европы. 2008. № 22.
На родине слонов // Континент. 2008. № 136.
Места для игр и развлечений. М.: Мир энциклопедий Аванта+, Астрель, 2008. 192 с.
Место у окна // Арион. 2009. № 2.
Мы теперь совсем другие // Октябрь. 2009. № 3.
Декретное время // Новый мир. 2009. № 10.
Волею судеб… // Зарубежные записки. 2009. № 20.
Про точку и про запятую // Континент. 2009. № 140.
Стихи // Новый журнал. 2009. № 254.
Рогатые зайцы. М.: Петровский парк, 2009. 219 с.
Федор Сваровский
или
«…никто не хочет быть тем, кем родился…»
