ДУЭЛЬ
Еще рассвет из труб не вышел дымом,спал Петербург — в норе осенней крот, —скрипя ушли полозья от ворот —и вот вся жизнь — как эти окна — мимо.
Нельзя простить, нельзя судить любимой —всему ль виной гвардейца наглый рот?Ведь в первый раз ее душа поет,а в первый раз поет неодолимо.
Но как ему — какой рукой гиганта —клубок сует распутать и поднять?..…И подошла шагами секунданта,и в сердце смертная затихла благодать…
…И вдруг припомнил — по созвучью — Дантаи пожалел, что стих не записать…
1927 «Воля России». 1927. № 3
В ИЗГНАНЬИ
Утонет солнце, расплескав залив,жар не томит тучнеющее тело,и он глядит, как доит коз Марчелла,литые руки смугло обнажив,
и шутит с ней. И даже с ней — учтив,ее кувшин несет отяжелелый,тугих грудей коснется мыслью смелойи вспомнит все, тревогу оживив…
О, Дон Жуан! Припав на эту грудь,тебе ль себя предать и обмануть,несытый зной бросать в послушном теле,и услыхать — перевернулся мир! —
Не командор идет на званый пир,а Лепорелло крадется к Марчелле…
1927 «Воля России». 1927. № 3
ОТЕЧЕСТВО
Люблю отчизну я, но странною любовью.
М. Лермонтов
Когда казалось: из окнаВся ширь возможная видна,А дальше — бездна и туманы,Когда в морях могли плутатьИ мимоходом открыватьЕще неведомые страны —Среди чужих чудес и тайнОтрадно было вспомнить край,Где все привычно и знакомо,Где будет старенькая матьГода покорно ожидать,Что блудный сын вернется к дому.Но почему, когда прочлиВсе тайны моря и землиИ каждый путь давно известен,Когда сравняли навсегдаВ священном равенстве трудаРазличья стран — различья чести, —Всего больней, всего нежнейПорою думаешь о ней,Руси покинутой и нищей,О горестных ее полях,О длительных ее снегах,О старой церкви на кладбище…Не так ли пепел первых встречВсю жизнь назначено беречь,И даже буря поздней страстиНе унесет — о, никогда! —Благословенные годаНеповторяемого счастья…Земля моя, столица звезд!Мне жребий твой чудесно прост,Как смысл священного писанья:Семья, Отечество и Мир,И нескончаемая ширьНеукротимого желанья, —Но жизни каждую ступеньНе забываем через день:Веками тень идет за нами,И отливается печаль,Когда ушедшего не жаль,Благословенными стихами.И эту грусть мы унесемИ в новый мир, как в новый дом,И на полях планеты новойВсего больней, всего нежнейНам суждено мечтать о ней,Земле своей, звезде суровой.
1926 «Воля России». 1927. № 7
«Когда в лесах чужих планет…»
Когда в лесах чужих планетвинтовка эхо перекатити смертный страх за горло хватитв пространстве потерявших след,звезду, взошедшую в зените,одну на помощь призоветКолумб неведомых высоти побежденный победитель.Уже я вижу этот взгляд.Уже я слышу этот голос.На части сердце раскололось —и только часть тебе, Земля!
«Ковчег». 2. 1942
«Уже устали мы от стали…»
Уже устали мы от стали,от лязга наших городов.Нет больше неоткрытых далейи необстрелянных лесов.Тупик надежд тесней и глуше,и замыкается стена…О, как хотели б слышать ушинеслыханные имена!Колумба радости и муки,Сопричащенная тоска —к чему ты простираешь руки,какие видишь берега?Что ласточка — еще крылатей, —покинувшая отчий дом,не пожалеешь об утрате,не затоскуешь о земном.Чтоб где-нибудь у новой цели,преодолевшей пустоту,еще нежней глаза смотрелина отдаленную звезду.
«Ковчег». 2. 1942
«Опять звенит ковыль-трава…»
Опять звенит ковыль-траваИ пахнет кровью в диком поле…Не наш ли клад взяла МоскваПеред татарскою неволей?О, богомольной не упрекТяжелый дух кондовой кельи.Но потерял славянский БогЗолотоусое веселье —Зато недаром КалитаБыл прославляем для потомка, —И хитроумна и простаМосквы мужицкая котомка.Немало втиснули тудаРазноязычного богатства —И опрокинули годаСвобода, Равенство и Братство.И снова север — скопидом,На юге — посвист печенежий —Над обезглавленным орломТвои мечты, Москва, все те же.О, пусть ты миру головаИ Рим четвертый — Рим кровавый.Но если раньше было два —теперь их больше, братьев Славы!Пора посбить крутую спесьрыжебородым северянами пятый Рим построить здесь,спиною в степь — лицом к лиманам.Отсюда ближе все поля,и станут завистью чужомуврата державного Кремля,где примирятся Рем и Ромул.
«Ковчег». 2. 1942
ЦЫГАНКА
Мне верить хочется — не в первый раз живу,не в первый раз я полюбил земное.И то, что в памяти для нынешних чужое,не выполоть как сорную траву.Преображение — следами разных странтончайшей пылью над живым и мертвым,и эхо прошлого — когда нельзя быть черствым,как в раковине — дальний океан.Когда я пьян и от гитары чуд,и в сердце захлестнувшаяся мука —воспоминания стремительней текути ускоряются — и вот рокочет вьюга.Вниз головой — четыре ночи пьянка.Хор гикает. Бренчат стаканы в пляс,И на меня не подымает глази ежится в платок моя цыганка.У купленной нет холоднее губ.Чем заплатить, чтоб ласковей любила?Четыре ночи!.. Радостней могила.Четыре ночи… Больше не могу.На карте весь — и не хватает банка,а тот, направо, хмурится и пьет.И знаю — завтра же она к нему уйдет.Уйдет к нему. А мне куда, цыганка?Пей, чертова! Недалеко разлука.Вино до капли. Вдребезги стакан.И сразу все, как вихревой тумани в сердце разорвавшаяся мука.В лицо. В упор. Ну, вот и доигрались.Коса змеей сосет у раны кровь,еще живая шевелится бровь.Любимая, зачем так поздно жалость?В зрачках тусклей свечи плывущей пламя.Рука к виску — и чей-то крик… О, нет!И медленно роняет пистолетк ее лицу — и потухает память.Не угадать — и я гадать не стану,обманутый уже который раз, —где видел я тоску ослепших глази кровью захлестнувшуюся рану.Не потому ль, что крепче жизни память,я, только странник и в добре и в зле.ищу следов знакомых на земле,и светит мне погаснувшее пламя.Ищу у купленной некупленную ласкуи знаю, что не будет никогда.И памяти моей мучительную сказкутащу медлительно через года.
«Много дум просеяно сквозь сито…»
Много дум просеяно сквозь сито,Но еще зачем-то берегуНежность, что прилипла к позабытым,Как листок осенний к сапогу…И от наглости холодного рассудка.Не умея выйти напролом.Все еще надежда-институткаПод подушку прячет свой альбом…Обнищал… Все отдал до сорочки,Забубенная осталась голова…Жаль мне вас, наивные цветочки,Голубые, детские слова.Не грустить, не радоваться вами —Ночь строга, строга и глубока…Все равно с кошачьими глазамиНеотступно крадется тоска…
«Уже года превозмогли…»
Ф. М. Рекало
Уже года превозмоглиСтрастей порывы и тревоги —И вот я, мирный гость земли.На вечереющей дороге.И все, что мучило и жгло,Что помнить я не перестану,Уже нести не тяжело.Как зарубцованную рану.И только в мерные стихиСложу когда-нибудь для друга —Какие знали мы грехи,Какая нас кружила вьюга…Всему бывают череда —И он придет сюда, смирея,И так же снизятся года,Земным отрадно тяжелея, —И полон той же тишины,Причалит к той же светлой межи —К священной верности жены,К блаженству первой колыбели.И, затихая, утвердит,Не свист свинца, не грохот стали,Не гул крушительных копыт,Не странствий сказочные дали,Не славы огненную сень —А мирный труд в скупой расплатеИ счастье тихое, как день,На золотеющем закате.
1926
ОНА
