еще и сразу с ребенком. Самты Клаус застрелись от зависти. Снова меня трясет. Надо бы идти, да сон такой хороший снится. Досмотрю, встану и дальше пойду. Накрыла темнота.
Дверь снова скрипнула, и в палату влетел Президент. Егор тяжело вздохнул. Начинается.
— Ты наш герой, Егор! У меня отличная идея сейчас возникла, пока бежал к тебе. Понимаешь, мы же вроде как государство. Может последнее государство на земле. Ну, конечно, может и еще есть такие поселения, как у нас. Но, наверное, далеко очень. Так вот. Я подумал, нам надо сделать свой герб и флаг. А главное учредить ордена. Что за государство, у которого нет ордена? И вот моя мысль, Егор. Я хочу учредить орден имени твоего отца! А? Как думаешь? Отлить его из стали или выковать как-нибудь так брутально, в виде звезды. Портрет конечно на ордене не получится сделать, художника нет нормального. И торжественно вручить первому этот орден тебе! Ты будешь первым обладателем ордена Основателя государства! Как тебе идея? Тебе пить можно или нет? Я тут принес полбутылочки порадовать тебя. Давай за идею бахнем, прям из горла. Твой любимый виски! Ты первый.
Егор с трудом приподнялся на постели с помощью Президента и, не желая расстраивать старика, попытался взять плоскую с одной стороны бутылку забинтованной правой рукой, бутылка выскальзывала.
— Я тебе помогу! — Президент сделал первым глоток и потом поднес горлышко к губам Егора, — глотни немножко. Думаю, немножко не повредит. Нормальное у тебя понятие «немножко»! Ну, как? Одобряешь орден?
— Одобряю, Павел Макарович, только получить орден первыми должны Рейма и Коля Снайпер. Так будет справедливо. А мне особо давать ордена не за что.
— Конечно! Ты прав в том, что посмертно парням надо присудить ордена. А про себя зря ты так думаешь. Ты заслужил. Побежал я рисовать эскиз, потом к тебе приду, еще бахнем по рюмашке и согласуем эскиз ордена. Давай, не слюнявь тут подушку, Выздоравливай быстрее, а то уже неделю Поселение без шерифа. Мне тебя не хватает, Егор.
Дверь за Президентом закрылась, и он сполз по кочке вниз. Немного скатился по склону и остановился на животе. Голова не поднималась. Брусника. Откуда тут брусника? Голова закружилась от спиртного. Наверно нельзя было. Чего он мне там вливает в этой капельнице? Антибиотики может. Тогда торкнет сейчас. Но точно не морфин. Болит так, словно медведица поимела. Села сверху вечером, а слезла утром. Неделю, он сказал? Я тут что, неделю валяюсь? Может и месяц. Надо бы встать, найти силы и встать. Боль в боку опять. И трясет меня и трясет. Мир такой большой и яркий кругом. Сколько света. Солнце встало? Кто, интересно, следующий придет? Поспать успею. Вот бы Кот пришел. Мой милый Кот. Я так люблю тебя. Котенька мой…
Егор видел, как дверь в лазарет несколько раз открывалась, в щелочку кто-то смотрел и снова закрывал за собой дверь. Наконец вошел Ветеринар и подошел к койке. Он приложил тыльную сторону ледяной ладони к его лбу и Егор проснулся. Вздрогнул и попытался вскочить, но застонал и упал обратно на мокрый от росы мох. Уже утро опять?
— Пойдешь на поправку Егор. Уже состояние нормализовалось. Немного заставил ты нас понервничать.
— Что со мной? Там же пара порезов всего-то была.
— Ну, порезы не так чтобы совсем без последствий. Операцию тебе сделал. Кое-что подштопать пришлось, лишнее отрезали. Да еще и острая кровопотеря, воспаление легких, переохлаждение заработал и обезвоживание. Как не умер, ума не приложу.
— А сколько меня не было?
— Нашли тебя через три дня, как увел ты эту ведьму из города. Элла нашла и Брок. Он кстати стоит за дверью уже часа два, стесняется зайти. Позову его, а то вздыхает на весь коридор так, словно тюлень рожает моржа. Брок, заходи дорогой. Иди сюда, — Ветеринар открыл дверь и выглянул в коридор, — вот он наш герой. Тащил тебя на руках тридцать километров по лесу. Если бы не он, помер бы ты, Егорушка. Так что, поласковей с ним. Это ведь твой ребенок.
Здоровенная черная детина мяла в руках свою шапку с ушами и переступала с ноги на ногу, словно нашкодивший третьеклассник.
— Шеф. Это я, оксилье Брок. Я… шеф… Я… Не умирай, шеф. Не мер па! Je te porte, papa! Je cours! 13!
— Все хорошо, Брок, — ласкового сказал Егор, — все хорошо. Я понимаю, что ты хочешь сказать. Мне уже лучше. Спасибо тебе, что спас меня, дорогая ты моя негра. Дылда ты переросток. Ручищи у тебя сильные. Если бы ты не пришел тогда к Поселку, не смог бы я жить дальше. Тебя увидел, и жить снова захотел, ради кого-то. Нужно о ком-то заботиться. Человеку нужно о ком-то заботиться. Видишь, вот и пригодилась твоя силушка мне.
— Я, нет, шеф. Я хотель сказаль, я хотеть… Je vais vous raconter le verset. Ce poème est pour vous. Comme pour mon père..14
— О нет, Брок, только не стихи! Обалдел! Мне же нельзя волноваться! Какому еще отцу? Давай в другой раз. И не тряси ты меня так, Брок. Все плывет… Свет кругом. И тьма. Клять тебя, негра ты моя… Как же я боюсь за тебя.
Брок выпрямился, заложил руки за спину и, глядя в потолок, начал нараспев, приподнимаясь то на цыпочки, то на пятки:
— Verna redit temperies,
Prata depingens floribus,
Telluris superficies
Nostris arridet moribus,
Quibus amor est requies,
Cybus esurientibus…15
Егор слушал и не понимал ни слова. Латынь, которую мама заставляла учить, когда они были заперты в огромной консервной банке Ангара, давно уже вся выветрилась из его головы. И вообще, было ощущение, что за последние несколько дней, оттуда выветрилось все, что когда-то попадало. Мыслей не было и, слушая подвывания Брока, он мысленно уплыл в лес, где от него прихрамывая, удалялась одинокая женская фигура. И она растворяется в темноте, не оглядываясь. А ему нужно встать и идти в другую сторону. А кругом ягоды вороники. Все ими усыпано, словно черный жемчуг с нитки рассыпался. И он пытается дотянуться губами до ягод и нет сил. А так хочется пить. Темнота упала на сознание.
Резко выдохнул и закашлялся. В груди болело. Руки саднило, в боку пекло горячими углями, словно все еще торчал клинок и медленно поворачивался. Он открыл глаза и бинтами на правой кисти вытер выступившие от кашля слезы. Краем глаза заметил фигуру, что сидела рядом на стуле среди кустов можжевельника, кривых
