надпись — цитата из Ницше, исполненная в момент сооружения здания.
Надпись на «Метрополе» сохранилась до наших дней и будет всегда напоминать нам не только об утописте Кампанелле, но и о «кремлевском мечтателе». Все другие надписи делались наспех, кое-как, поэтому, за редчайшим исключением, дожди и ветры очистили от них стены домов и, проходя мимо них, мы не узнаем, что «религия — опиум для народа», и о многом другом.
По этой причине (за исключением Герцена и Огарева перед Московским университетом) не сохранилось ни одного памятника, установленного в Москве в ленинские годы. А делу этому придали государственный размах, превращая открытие каждого гипсового, деревянного, бетонного изваяния в событие первостатейной значимости, вынося его на первые страницы всех газет. По случаю каждого открытия памятника проводились митинги, собрания, произносились речи Лениным и другими вождями, умевшими «поджигать массы».
По свидетельству ответственного за это дело архитектора Николая Виноградова, первым открыли памятник Радищеву. А в годовщину Октябрьской революции, в воскресенье 3 ноября, в Москве открыли не один, а сразу четыре памятника: французскому революционеру, залившему кровью Францию; украинскому поэту Тарасу Шевченко, насылавшему проклятья на Николая I, за что был отправлен в ссылку; поэтам из народа Ивану Никитину и Алексею Кольцову.
Спустя четыре дня состоялось открытие еще 12 (!) памятников. На площади Революции сдернули покрывало, и перед глазами собравшихся предстали образы Маркса и Энгельса. Перед толпой произнес речь Ильич, рассказав всем о значении марксизма. Отсюда праздничная колонна, в которой шли делегаты собравшегося в Москве съезда Советов, проследовала на Красную площадь, где установили мемориальную доску в память погибшим в октябре 1917 года; тогда сложили головы сотни людей, как «красных», так и «белых». Ее выполнил Сергей Коненков в аллегорической форме, представив в виде «крылатой фантастической фигуры Гения с темно-красным знаменем, с советским гербом на древке в одной руке и оливковой ветвью в другой». Эту доску, разрезав ленточку, открывал Ильич.
На Мясницкой улице появился бетонный Бакунин, изваянный скульптором-футуристом. Его прозвали «чучелом». Фигуры Карла Маркса и Фридриха Энгельса, стоявшие перед фонтаном, получили прозвище «бородатые купальщики». Вскоре оба эти монумента власти убрали; по одной из версий, анархисты взорвали футуристическое изваяние своего вождя, не потерпев надругательства над его святым образом.
По другой причине взорвали в Александровском саду бетонный памятник Робеспьеру напротив грота. В него бросили ручную гранату. Отсидевшая долгий срок в лагерях автор этого памятника Сандомирская как-то явилась в редакцию «Московской правды» и показала сохранившуюся у нее чудом фотографию.
Все другие памятники из глины, гипса тихо убрали. Сняли с Сенатской башни мемориальную доску, отправив в музей. Перед этой башней в ленинской Москве высилась фигура рабочего, правее места, где появился мавзолей Ленина. На кубическом постаменте стоял, высоко подняв вверх правую руку со сжатой в кулаке кепкой, в распахнутом бушлате и в сапогах рабочий, указывающий путь угнетенным массам. В другой руке его была кувалда.
Не знаю, как массы, а многих талантливых художников Ильич увлек своей идеей. «На мою долю выпало счастье принимать участие в осуществлении ленинского плана монументальной пропаганды. Я горд этим, — пишет Сергей Коненков, в чьем таланте никто не сомневается. — Я помню, как рабочие приставили лестницы, приступая к разрушению массивного истукана — памятника Александру II в Кремле. Затем таким же образом развалили и увезли памятник Александру III у храма Спасителя». Как видим, никакого сожаления у бывшего действительного статского советника, академика Императорской академии художеств Коненкова нет.
На том месте, где высилась фигура царя Александра II, Ильич предлагал соорудить статую Льва Толстого, «зеркала русской революции», по его словам. Ну а установили памятник тому, кто приказал разрушить статую Опекушина, то есть Ильичу. Традицию сносить монументы унаследовала власть в эпоху Ельцина: памятник Ленину в Кремле демонтировали.
На штыках латышских стрелков
Переехав после «Националя» в Кремль, глава правительства подписывает «Инструкцию выдающим и подписывающим пропуска в помещение Управления делами Совета народных комиссаров». Очевидно, существовали и другие, более ранние и поздние, такие инструкции, с каждым разом все ужесточающие режим входа в Кремль, некогда свободный для доступа любого жителя города и гостя, будь то российский поданный или иностранец, желавший пройти по стенам и башням крепости, подняться на колокольню Ивана Великого, куда водили экскурсантов, посетить парадные залы Большого дворца, куда был доступ.
Режим ужесточался по настоянию комендатуры, где верховодил бывший балтийский матрос Павел Мальков. Вожди любили приближать к себе матросов, олицетворявших революцию, использовали их как посыльных, курьеров, секретарей. Свои матросы были на первых порах в Смольном у Ильича и у Льва Троцкого. Малькова выдвинул Свердлов. По службе комендант подчинялся ему, но был у него еще один неформальный начальник — глава чекистов, Феликс Эдмундович, поручавший преданному Павлу самые щекотливые и тайные дела, о чем я упомяну дальше. В первые дни после вступления в должность начал наводить он во вверенном ему хозяйстве революционный порядок. А в хозяйство это входили дворцы, соборы, монастыри, церкви, дома, хранилища драгоценностей — словом, весь Кремль.
Нужно было сохранить вверенное имущество, а кроме того — драгоценные жизни вождей, переехавших на постоянное жительство в Кремль. Вслед за прокурором сбежали из своих казенных квартир и другие должностные лица. Пришлось уехать тем, кому, казалось бы, ничего не угрожало, как, например, автору двухтомной книги о Кремле Бартеневу. К нему домой приходили учиться игре на рояле, за пропусками следовало обращаться в комендатуру… Узнав о том, что такой известный и заслуженный человек решил уехать, Ленин предложил ему помочь и прислал красноармейцев, погрузивших рояль и прочее имущество на поданный казенный грузовик. Дал даже историку «охранную грамоту», чтобы у него на новой квартире не отняли рояль и книги для нужд какого-нибудь рабочего клуба.
Но так повезло не всем из жителей Кремля.
«Немало хлопот доставляло мне первое время кремлевское население, — пишет в „Записках коменданта Кремля“ Павел Мальков. — Кого только тут не было весной 1918 года! В Кремле жили и бывшие служащие кремлевских зданий со своими семьями — полотеры, повара, кучера, судомойки и т. д. — и служащие некогда помещавшихся в Кремле учреждений. Все они, за исключением стариков-швейцаров, давно в Кремле не работали».
Под швейцарами комендант подразумевает бывших отставных николаевских солдат, охранявших и убиравших царские дворцы — Большой и Малый Николаевские и Потешный дворец, обставленные замечательной мебелью, украшенные картинами, бесчисленным количеством дорогих вещей. Они охраняли Оружейную палату, наполненную драгоценностями и историческими реликвиями, Кавалерские корпуса, где были жилые помещения с казенным имуществом. В них обитали во время приездов царя и его семьи свита, офицеры
