он принял приглашение арабов из сельскохозяйственного оазиса Ясриб, примерно в двухсот пятидесяти милях к северу[1011]. Оазис раздирали нескончаемые племенные войны, и Мухаммеда пригласили как стороннего и потому беспристрастного арбитра. Вскоре после прибытия мусульман Пророк переименовал город в аль-Мадина аль-Мунавара, «Град Просветленный», или, коротко, Медина. Здесь он смог провести нравственные и социальные реформы так, как было невозможно в Мекке. В последние десять лет его жизни изменился и Коран: суры стали длиннее, в них появилось больше законодательных указаний. Но умма пока оставалась чрезвычайно уязвима и жила в постоянном страхе. Ничего подобного мусульмане далее не переживали вплоть до современного колониального периода, когда умма снова оказалась в кольце мощных врагов. В Медине Мухаммед встретил стойкую неприязнь со стороны некоторых язычников и иудейских племен, не желающих принимать чужаков. Были даже покушения на жизнь Пророка, а в Мекке тем временем его собственные родичи-курайшиты поклялись воздать ему по заслугам.
Мусульманским эмигрантам необходимо было найти новые средства к существованию, чтобы не сидеть на шее на мединцев. Это были купцы и банкиры без всякого сельскохозяйственного опыта; да и в любом случае, свободной пахотной земли в оазисе не было. Очевидным решением стал газу — грабительский рейд, традиционный на полуострове, освященный временем способ выживать в тяжелые времена. Воины нападали на караван, отбирали еду и животных, но очень старались никого не убивать – за этим могла последовать кровная месть. Никто не осуждал такой «заработок»: газу считался чем-то вроде национального спорта. Единственная разница была в том, что мусульмане нападали на собственное племя. Мухаммед направил отряды грабителей на торговые караваны курайшитов – поначалу без особого успеха, так как среди мусульман не было опытных бойцов. Первую серьезную победу они одержали в марте 624 года в Битве при Бадре, но это сражение немало их напугало: курайшиты бросили на защиту каравана свою мощную кавалерию, и мусульмане столкнулись с хорошо обученными воинами, сильно превосходящими их числом. В последующие три года курайшиты, твердо решив покончить с уммой, нанесли мусульманам несколько серьезных поражений. Один раз, в марте 627 года, перед тем как удача склонилась на сторону Мухаммеда, огромная мекканская армия и ее союзники-бедуины, всего около десяти тысяч человек, осаждали Медину целый месяц. Ужас мусульман отразился в Коране: «Они обложили вас сверху и снизу; закатились у вас глаза [от страха], сердце трепетали в горле, и вы думали [дурные] мысли о Боге. Таково было суровое испытание и глубокое потрясение верующих»[1012].
Однако Мухаммед сумел путем дипломатии и переговоров создать сильную конфедерацию из дружественных ему бедуинских племен и в 628 году повел около тысячи мусульманских пилигримов из Медины в Мекку, чтобы совершить хадж. Поскольку на территории Харама любое насилие, особенно в месяц паломничества, было запрещено, мусульмане явились на вражескую территорию практически безоружными. Курайшиты выслали навстречу паломникам кавалерию, однако союзники-бедуины провели их в Мекку окольным путем. У колодца Худайбийя они остановились и стали ждать развития событий. Курайшиты, понимая, что потеряют в Аравии всякое доверие, если вырежут безоружных пилигримов на священной земле, в конце концов прислали к ним своего представителя для переговоров – и, к негодованию мусульманских паломников, Мухаммед отказался от большей части приобретений, сделанных в ходе войны. Однако ситуация была переломлена в пользу уммы, и ее поддержка в Аравии распространялась теперь все шире. Два года спустя Мекка добровольно открыла ворота мусульманской армии, и многие противники Мухаммеда из числа курайшитов приняли ислам. К моменту своей смерти в 632 году он уже объединил всю измученную войнами Аравию в «Pax Islamica».
Однако ислам победил не военной силой и не благодаря харизме Мухаммеда, а властью Корана. Немусульманам трудно это понять: для постороннего Коран выглядит путаным и непривлекательным сочинением. Европейцы и североамериканцы, судящие о Коране по своему опыту библейской традиции, часто отходят от него в недоумении. Здесь нет связного повествования: по тексту разбросаны разрозненные истории о пророках, сюжетно не скрепленные между собой. Темы не развиваются логически; нет систематического изложения учений; утомляют постоянные повторы. Суры, кажется, расположены без всякой логики: сперва самые длинные, чем дальше – тем короче. Нет ощущения времени: пророки, жившие на протяжении тысячи лет или даже больше, все рассматриваются как современники.
Но Коран – писание для устной передачи, рассчитанное на декламацию, а не на молчаливое и последовательное чтение. Слушатели Мухаммеда, искушенные в устной поэзии, умели на ходу ловить вербальные сигналы, пропадающие при записи (и еще более – при переводе). Они слышали, как повторяются снова и снова темы, слова, фразы, звукосочетания – словно вариации в музыкальной пьесе, искусно расширяющие изначальную мелодию и слой за слоем придающие ей сложность. Коран следует повторять. Его идеи, образы, рассказы связаны внутренними перекличками, усиливающими его основные учения и подчеркивающими наставления. Повторение слов связывает в уме слушателя разрозненные отрывки и сплетает воедино разные течения текста, как одни строки в стихотворении уточняют или дополняют другие.
Коран не сообщает факты, которые можно уразуметь мгновенно. Как и сам Мухаммед, слушатели призваны впитывать его учение медленно, со временем понимая его все глубже и все точнее. Богатый, полный аллюзий арабский язык и его певучие ритмы помогают замедлить привычные мыслительные процессы и войти в иное состояние сознания. В ранних сурах, полученных еще в Мекке, Коран обращается к отдельному человеку и часто предпочитает излагать свое учение в форме вопросов: «Или ты не слышал?», «Думаешь ли ты?», «Или ты не видел?» Каждый слушатель призван задать эти вопросы самому себе. Ответ на них всегда грамматически двусмыслен и неопределен: слушатели остаются с образами, над которыми можно поразмыслить, но без четкого ответа. Коран не пытается объяснить, как устроен мир, но, скорее, приглашает слушателей развить в себе иной уровень осознания. Как объясняет американский ученый Маршалл Г. С. Ходжсон:
Никогда не предполагалось, что Коран следует читать для получения из него информации или даже для вдохновения; чтение Корана – это акт богослужения. Никогда не рассматривался он и как просто священный авторитет… Коран не «использовали» – с помощью Корана обращались к Богу; не пассивно принимали, а читали вслух, чтобы снова и снова утвердить его для себя и себя в нем; событие откровения возобновлялось всякий раз, когда кто-то из верующих в акте богослужения оживлял [т. е. повторял вслух] утверждения Корана… он продолжал быть событием, действием, а не утверждением фактов или норм[1013].
Коран объединил в себе две формы писания. Одной, как мы видели, была семитическая традиция Небесной Книги. Вторая – восточная традиция священного звука. Язык Корана обладает силой индийских мантр. Вместе с откровением Мухаммед получил
