Саша Бакай был невысокий, очень подвижной, из-под кепки на широкий, умный лоб, по традиции старых комсомольцев, всегда выбивалась небрежная прядь светлых волос. Он знал в цехе решительно всё. Для него здесь не было ни загадок, ни секретов.
Увидев, как Железняк одиноко сидит у станка и ест сухую картошку, вместо того чтобы идти в столовую, Бакай остановился. Светлые, почти белые ресницы его дрогнули — он взглянул на две картофелины, лежащие перед Иваном, и, ничего не сказав, направился в комнату, где помещалось комсомольское бюро.
Через несколько минут комсомольцы Михаил Торба и Пётр Маков уже стояли перед своим секретарём.
— Садитесь, голубчики, — попросил Саша.
Начало разговора не предвещало ничего доброго. Ребята неуверенно переглянулись и сели.
— Вы с Железняком в одной бригаде работаете?
Вопрос не требовал ответа.
— А как он живёт, вы знаете? Почему он на обед сухую картошку рубает? Ну?
Маленький Саша как будто вдруг вырос и стал выше Торбы.
— Знаем, — сказал Торба.
— Плохо ему живётся, — сказал Маков. — Он один целую семью тянет. А денег — пенсия и две ученические сотни. Да тут ещё одна старая чертовка впуталась.
И он передал Саше историю с бабкой Анастасией, которую Сидоренко с удовольствием рассказал своей бригаде.
— Ну народ! — разводя руками, воскликнул Саша. — Я не о бабке говорю, пропади она пропадом, я о вас говорю. Комсомольцы! Да где это в Советском Союзе видано, чтобы человеку так плохо жилось, а комсомольцы молчали?!
— А что мы можем сделать? Он гордый как чёрт!
— Гордый? И хорошо, что гордый! А вы не имеете права молчать, если человеку скверно живётся! Что мы, не Советская власть?
— А ты сам где был? — сказал Торба.
— И я виноват. Только я его редко вижу, а вы каждый день, каждую минуту. Понятна разница? Поставил бы я вас на бюро, чтобы протереть с песочком, но, должно быть, воздержусь… Сами подумайте.
— Подумаем, — прогудел Торба.
Сейчас им обоим было неловко. Как они действительно сами не догадались! Ведь ясно видели, что Железняку живётся трудно…
— Как же ему помочь? — спросил Маков. — Денег дать в долг? Он не возьмёт, я уж знаю.
— У тебя не возьмёт, у меня не возьмёт, а в профсоюзе возьмёт, — ответил Бакай.
Через минуту он уже стоял перед председателем цехкома профсоюза Замковым.
— Слушай, твоя мощная организация может одному парню дать рублей двести?
Замковой сидел за столом, важный, седой, со шрамом возле глаза. Бакай рядом с ним казался маленьким воробьём.
— Кому это? — Толстые губы Замкового даже не шевельнулись. звук вылетел словно из репродуктора.
— Ивану Железняку.
— Я уже думал об этом.
— Думал, думал! — снова вспыхнул Бакай. — Пока ты тут думаешь — парень сухую картошку рубает.
Потом его маленькая фигурка появилась снова у станка Железняка.
— Пообедал?
— Пообедал.
— Бери бумагу и пиши заявление.
— Куда?
— В школу коммунизма.
— В какую школу?
— В профсоюз. Сказано ведь, что он — школа коммунизма.
— Я уже давно член профсоюза.
— Поэтому и пиши. Заявление на двести рублей.
— Мне не нужно.
— Слушай, — сказал Бакай, садясь рядом с Железняком. — Я твою гордость понимаю и уважаю. А профсоюз на то и создан, чтобы рабочему в трудную минуту помочь. Правда, не всегда он это вовремя делает. Тут и наша вина есть. Не все мы знали…
— А что вы знаете?
— Всё знаем. И про бабку Анастасию знаем, и про всё другое.
Иван хотел было запротестовать, потом взглянул на внимательное и серьёзное лицо Саши и передумал.
И вышло так, что Иван ушёл с завода, сжимая в кармане двести рублей. Воображение рисовало ему сегодняшний обед, и на душе становилось весело. Он зашёл в «Гастроном», где колбасы лежали, как штабеля шпал, маринованные огурцы просвечивали в стеклянных банках, а сосиски висели длинными гирляндами на гвоздиках, напоминая ёлочные украшения. По всему помещению плыл острый, щекочущий запах копчёной грудинки, селёдки, и от одного запаха у Ивана потекли слюнки. Сколько раз проходил он мимо этого «Гастронома», не решаясь даже взглянуть на витрину… Он купил сала, четыреста граммов колбасы и нежных, мягких сосисок — самых дешёвых.
По дороге не выдержал — приоткрыл свёрток, вытащил кусочек колбасы и положил в рот.
— Люди, кричите «ура»! — воскликнул он, входя в дом и выкладывая на стол покупки.
Давно в этой квартире не звучало «Ура» так громко.
— А мне это ни к чему, — вдруг гордо заявил Андрейка, — я и так здоровый.
— Вот сейчас посмотрим, что ты за человек, — сказал Иван, тормоша Андрейку. — В общем ничего, кое-какой мускул есть.
— Что ты меня жмёшь? — запищал мальчик. — Навалился и радуется, что большой… Это нечестно. Драться давай, посмотрим, кто кого.
— Давай, — весело согласился Иван, выставляя вперёд кулак.
Бой начался. Как ни пыжился, как ни старался Андрейка достать кулаками до груди брата, ничего из этого не выходило. То натыкался он на далеко вытянутый кулак, то руки оказывались слишком короткими. Мальчик уже начал горячиться, лицо его покраснело, кулаки быстрее замелькали в воздухе.
— Стоп! — сказал Иван. — Ты что руками, как мельница, размахиваешь? Бокс — это дело умственное, тут, брат, техникой владеть надо, наскоком не возьмёшь.
— Ну, тоже нашли занятие! — пренебрежительно сказала Христина.
— Тарас Бульба встречает своего сына Остапа, — весело засмеялась Марина. — Хватит бокса, садитесь к столу, у меня под ложечкой сосёт.
Когда все принялись за еду, раздался тихий стук в дверь, словно по дереву стучали маленькой сухой косточкой.
Андрейка с сожалением взглянул на сочную, розовую сосиску, вскочил и торопливо побежал открывать. Это теперь было его обязанностью. Он сейчас же влетел обратно в столовую, стал на пороге и прошептал: «Бабка Анастасия».
— Что-то зачастила, — вставая из-за стола, сказал Иван.
Бабушка Анастасия под шорох своей чёрной юбки уже вплывала в столовую. Острыми глазками она взглянула на детей, на стол, на душистые сосиски, перекрестилась.
— На доброе здоровьице! Здравствуйте, деточки! — проговорила она.
— Здравствуйте, — не приглашая сесть, за всех ответил Иван.
— А я решила зайти проведать, — сказала бабка и села к столу. Она проворно схватила сосиску, положила её на кусок хлеба и принялась есть, причмокивая.
Андрейка не выдержал и выбежал из комнаты.
— А я проведать решила, — повторила бабка. — Думаю, трудно, должно быть, деточкам живётся, а я долг мамин взяла — это нечистый меня попутал, нечистый…
— А сейчас зачем вы пришли? — спросил Иван.
Ох, как ненавидел он в эту минуту непрошеную гостью!
— Пришла спросить, не надо ли вам помочь. Вот и денег немножко взяла с собой, а то, думаю, может, голодно им… Они же мне не чужие… Вот деньги, возьми, сынок.
От удивления у Ивана чуть глаза на лоб не вылезли. Он никак не мог разгадать причины такой доброты.
— Деньги у нас есть, ваших денег нам не надо.
Бабка быстро спрятала руку с деньгами в свой широченный карман.
— Гляди, сыночек, гляди, тебе виднее. Ты в этом доме хозяин, и тебе лучше знать, что нужно и что не нужно. Только ты этому чёрту скажи, чтоб больше он мне не являлся.
— Какому чёрту? — Иван подумал, что бабка рехнулась.
— А тому, что вчера приходил.
— Не знаю я никакого чёрта.
— Знаешь, сыночек, знаешь.
Старуха поднялась и направилась к двери.
Замок щёлкнул так, словно бабка перекусила сухую кость.
Медленно сошла бабка вниз, постояла на тротуаре, поглядела направо, налево и направилась в центр города. Не сделала она и десяти шагов, как перед нею очутился выбежавший из переулка Андрейка.
— Поди сюда, сынок, поди, Андрюшенька, — ласково сказала бабка.
Мальчику больше всего хотелось сейчас бежать, но это было бы явно невежливо, и потому он, потупив глаза в землю, стоял перед бабкой и ждал, что будет дальше.
— Нет у тебя матери, некому о тебе позаботиться, — приговаривала бабка. — Я бы за тобою приглядела, да далеко мне ездить из Дружковки. На вот, сыночек, возьми, а то небось дома-то немного дают.
— Не надо, — стоически ответил Андрейка, стараясь не смотреть на протянутые ему деньги, — у нас всё есть.
— Знаю, сыночек, знаю, да ведь то братнины деньги, а это будут твои собственные. — И она сунула в Андрейкин карман пятёрку.
— Не надо, — всё ещё сопротивлялся мальчик, хоть ему и очень хотелось взять деньги.
— Нет, надо, сыночек, надо, — повторяла старуха, отходя от мальчика.
Андрейка хотел вернуть деньги, но как-то так случилось, что бабка Анастасия куда-то исчезла, как сквозь землю провалилась.
Что делать с деньгами? В том, что их нужно отдать, сомнений не было. Но как это сделать? Не надо, не надо было их брать.
