У Ивана было триста рублей. Сегодня он получил пенсию. С каким удовольствием он бросил бы сейчас эти деньги бабке Анастасии, чтобы только не видеть благостного лица святоши, чтобы не слышать её елейного голоса. Но отдать деньги легко, а что потом есть? Эта мысль удержала руку, которая уже потянулась к карману. Иван сказал:
— Я вам в течение трёх месяцев отдам деньги, бабушка Анастасия. Я уже поступил на завод.
— Э, нет, сыночек, ты куда-нибудь уедешь, малышей в детский дом возьмут, ищи тогда бабушка Анастасия ветра в поле!
— Я их никогда в детский дом не отдам. Мне мама так наказала. Последнее её слово было…
— Отдашь, сыночек, отдашь. Сам не захочешь, так добрые люди помогут. Если захочешь, так и мамино слово забудешь…
— Никогда!
— Забудешь, сыночек, а бабушка Анастасия ищи тогда свои денежки. Лучше заберу я у тебя пальтишко, а как разбогатеешь, принесёшь три длинненьких, я тебе пальтецо и отдам. У меня целее будет.
«Получишь у тебя, старая святоша!» — подумал Железняк, а вслух сказал:
— Подождите, бабушка Анастасия, я с сёстрами посоветуюсь.
— А посоветуйся, сыночек, посоветуйся. Это хорошее дело — с сёстрами посоветоваться. Уважай родню, сыночек, и она тебя будет уважать. А как же! И квартирку вам поменять надо, эта не по вашим доходам.
Иван больше не мог слышать елейно-сладкого голоса, его уже начало тошнить от этой смеси жадности и ханжества… Он быстро вошёл в комнату к сёстрам, крепко закрыв за собою дверь.
— Быть не может! — сказала Марина, когда Иван всё рассказал.
— Нельзя отдавать, это мамино! — сказала Христя.
Андрейка молчал, только так насупился, что лоб совсем наехал ему на глаза.
— Отдай пенсию, пусть уходит, и чтоб мы её никогда, никогда в жизни не видели! — воскликнула Марина.
— А есть что будем?
— Ничего, я жирный, — сказал Андрейка.
— Выгнать легче всего.
— А что ж, мамино пальто отдавать? — высоким голосом спросила Христя.
— Отдай ей деньги, и пусть уходит! Воздух будет чище, ладаном от неё пахнет! — прибавила Марина.
Иван мгновение поколебался.
— Чёрт её возьми! Отдам.
Шелестя длинной юбкой, бабка Анастасия уже вплывала в комнату. На лице её лежало выражение благостности.
— Ну, детки, посоветовались?
Иван опустил руку в карман, отсчитал деньги. Сколько планов было связано с ними! Сколько сытых вечеров должен был он сейчас отдать!
— Возьмите, бабушка Анастасия.
Глаза старухи подёрнулись масленым глянцем.
— Да ты богатенький, сыночек! Мама, видно, наследство оставила. А бабушку Анастасию забыла… Все бабушку вспоминают, когда денежки нужны.
Приговаривая так, она быстро и привычно шевелила пальцами, считая бумажки, и в тишине было только слышно, как шелестят деньги. Посчитала раз — сошлось. Посчитала другой — всё правильно, спрятала деньги в карман широченной юбки и поднялась.
— Вот так, сыночек, всегда живи по-честному, родных помни, уважай старость, — снова заговорила Анастасия Петровна. — А теперь, детки, благослови вас господь, я уж пойду. Я уж пойду, детки мои.
Марина коротко, зло вздохнула и отвернулась.
Христина давно смотрела в окно. Бабка взглянула на девочек, покачала головой, потёрла ладонью о ладонь — словно змеиная чешуя зашуршала, — повернулась к дверям и вышла.
— До чего я этих святош не люблю! — сказала Христя.
— Хватит о ней!.. Беритесь за уроки, — ответил Иван и первым развернул книгу под названием «Измерительный инструмент».
Все послушно сели к столу. Несколько минут думали каждый о своём. А тут в дверь снова постучали, и директор ателье Шаронов собственной персоной явился на пороге.
Увидев его кругленькую аккуратную фигуру, Иван насупился, наклонил голову и прижал к груди сжатые кулаки, как боксёр, готовый к бою. Директор ателье не обратил никакого внимания на его настроение. Он быстро взглянул на детей, на Марину, потом обратился к Ивану:
— Извините, что я непрошеный вторгаюсь в ваше жизненное пространство, — сказал он, — но мне непременно хотелось иметь с вами небольшой и, я надеюсь, приятный для нас обоих разговор.
— Говорите, — не очень вежливо бросил Иван.
— Извините, но я хочу поговорить с вами как мужчина со взрослым мужчиной.
Шаронов особенно подчеркнул слово «взрослым» и опять взглянул на Марину — красота девушки поразила его.
— Ну что ж! — сказал Иван.
Они прошли в другую комнату. Взгляд Шаронова оценивающе прошёлся по стенам.
«Опять про квартиру заговорит», — подумал Железняк и не ошибся.
— В прошлый раз произошло роковое недоразумение, — начал Шаронов. — Начальник коммунхоза ввёл меня в обман и чуть не поссорил нас. Но с того времени обстоятельства изменились, и я думаю, мы с вами прекрасно можем договориться без вмешательства начальства.
— О чём?
— О том же самом — о квартире.
— Не понимаю.
— Сейчас поймёте. Я предлагаю вам поменяться. У меня одна комната в большой квартире, и никто не может помешать нам произвести обмен на взаимно выгодных условиях.
— Я меняться не буду.
— Вы уже взрослый, но, безусловно, ещё очень неопытный молодой человек, — мягко улыбнулся Шаронов. — Так или иначе, ваша семья всё равно рассыплется, в ней нет стержня. Ваша красавица сестра скоро выйдет замуж, другая тоже не замедлит. Остаётся мальчик. Он тоже будет искать свой путь, и вы его не удержите, потому что вы не отец, не мать, а только брат.
— Брехня! — ответил Железняк.
— И квартира всё равно кому-нибудь достанется, — не обратил внимания на резкое слово Шаронов, — так уж лучше, если она достанется мне, а не кому-нибудь другому. Согласитесь, что в моих словах есть логика.
— Нет, — упрямо ответил Железняк.
— Нет есть, и вы это прекрасно знаете. Только не хотите согласиться. Я предлагаю вам добровольно обменяться на совершенно законных основаниях, а чтоб меняться было легче, выкладываю на стол три тысячи полноценных советских рублей. Вы можете сейчас не решать, но, когда вам будет трудно с деньгами, вы вспомните о моём предложении. А я время от времени буду заходить и узнавать, не изменилась ли ваша позиция.
— Если б все люди на свете были такими, как вы, Шаронов, — сказал Иван, — то моя позиция непременно изменилась бы. Но, на наше счастье, таких… — он на мгновение остановился, подбирая слово, и не нашёл подходящего, — таких немного.
— Все люди такие, — почему-то печально заметил Шаронов.
— Об этом я уже сам буду судить. А вы можете не заходить к нам.
— Хорошо, — сказал Шаронов, — я не настаиваю, но уверен, что в конце концов вы возьмёте деньги.
— Будьте здоровы! — сказал Железняк.
— Всего лучшего, — пожелал на прощание Шаронов, не отваживаясь подать Железняку руку.
Они вышли в коридор, где стояла Марина, ожидая конца разговора, и Шаронов повторил:
— Так я, с вашего позволения, как-нибудь зайду?
— Напрасный труд! Запри дверь, Марина, — ответил Иван и пошёл в кухню.
В коридоре остались Марина и Шаронов.
— Вы напоминаете мне полураскрытый бутон, который скоро превратится в чудесную розу, — высокопарно сказал директор ателье, складывая на груди короткие руки и словно молясь на Марину.
— Вы пришли сюда, чтобы сказать мне это?
— Нет. Я предложил вашему брату три тысячи за обмен квартиры. Они бы очень вам пригодились в это тяжёлое для вашей семьи время.
— И не мечтайте!
— Но поймите же меня — это неразумно. Я глубоко уважаю мужество вашего брата. Не всякий бы взялся содержать и воспитывать целую семью… Но это же странно… в конце концов семья ваша всё равно рассыплется…
— А вот и не рассыплется. Мы Железняки, поняли вы? Железняки!
— Но Железнякам сейчас приходится подтягивать пояски? Ваша красота может померкнуть.
— Это не ваша печаль, — резко сказала Марина.
— Я зайду через некоторое время, — ответил Шаронов.
Он направился к дверям и ещё раз остановился на пороге, взглянул на Марину, потом осторожно опустил руку в карман, пошуршал там какими-то бумажками, вытащил сложенную вчетверо сторублёвку и протянул Марине:
— Возьмите.
— Что это такое?
— Сто рублей. Взаймы. Они вам пригодятся в это тяжёлое время.
Кровь бросилась Марине в лицо. От гнева и возмущения она не могла вымолвить ни слова. В золотистокарих глазах вдруг промелькнул такой огонь ненависти, что Матвей Шаронов невольно попятился к двери. Ему показалось, что этот хорошенький котёнок сейчас выцарапает ему глаза. И чтобы как-нибудь уладить дело, он повторил:
— Это же от чистого сердца. Взаймы.
Марина хотела что-то сказать и не смогла. Тяжёлый, твёрдый ком стоял у неё в горле.
— Взаймы! — оправдывался Шаронов. Он в глубине души далее обиделся: ведь он и в самом деле совершенно искренне хотел помочь.
