не грозит и остаток жизни я смогу провести по собственной воле как захочу.
Дойдя до границы, я дождался своей очереди и протянул солдату паспорт, тот даже не взглянул: «Ступай, отче, ступай». На российской стороне солдат улыбнулся, увидев меня. Он тоже не посмотрел на паспорт: «Ступай, отче, с миром», – и похлопал меня по плечу. Нас было восемь человек, пересекавших границу, паспорт почти ни у кого не проверяли. По обе стороны границы солдаты были русскими, привыкшими к прежней жизни, и эти новые контрольно-пропускные пункты, как я заметил, казались им совершенно излишними.
Когда путешествуешь без денег, ты себе не принадлежишь, а зависишь от случайностей. Я продвигался зигзагами, то в одном месте окажусь, то в другом. Крест на шее и ряса помогали, легче было остановить машину. Хотя иногда, случалось, какой-нибудь суеверный водитель, завидев меня, сплевывал через плечо и, как я догадывался по движению плеч, хватался за яйца: «Как бы худа не случилось».
На рынках, вокзалах и в парках было полно нищих и дешевых проституток. Тут мне мало что перепадало, изредка кто мелочь подбросит, к тому же и местная подобная братия встречала меня в штыки. Поэтому я избегал людных мест, подходил к столовой или ресторану со стороны кухни и громко начинал молитву и песнопения. Мне отдавали все остатки, собранные с тарелок посетителей, так что от голода не страдал. Однажды набрел на новобрачных: «Благослови, отче», – попросили они. Я благословил, и мой рюкзак наполнили снедью, даже кусок торта дали.
Добравшись до реки Дон, я попросил матросов, дежуривших у трапа пассажирского парохода: «Пустите на палубу, денег на билет у меня нет, иду к святым местам помолиться». Мне разрешили, и я устроился на палубе на втором этаже возле двух маленьких лодок. Лодки были покрыты брезентом, когда начался дождь, я залез под него и выглядывал оттуда. На палубе было много пассажиров, зонты были не у всех, большинство покрывало голову сумками и целлофановыми пакетами. Молодая женщина запела, песню подхватили с десяток мужчин и женщин, пели казацкую шуточную песню «Пыдманули Галю». Крупные дождевые капли бились об пол, и эти люди с поднятыми вверх руками с сумками и целлофаном вместе с песней являли собой грустную картину и казались мне частью большого недоразумения.
На другое утро мы встали у причала, по другую сторону, за деревьями, виднелись городские крыши. Над крышами стелился странный зеленый туман. «Здесь химзавод, – объяснил мне один пожилой мужчина, – травят народ, говорят, в таком большом городе мужика не найдешь, у которого встает». Палуба почти опустела, затем поднялись новые пассажиры, и мы поплыли дальше. В рюкзаке у меня лежали ломти старого хлеба, я поел, попил воды из общей бочки и попросил сигарету у того пожилого мужчины. Он угостил меня, и дал прикурить от своей зажигалки, и я задымил. Мы плыли по середине реки. Я подошел к поручням, облокотился и уставился на берег, думая о Хаиме: «Как же он бросил меня, как не разыскал, этот сукин сын», – переживал и никак не мог ему этого простить.
Вечером мы встали у причала в небольшом городке. На этом рейс заканчивался, пароход возвращался обратно. Я последним сошел на берег и медленными шагами побрел по подъему. Остальные опередили меня, и когда я поднялся наверх, они были уже далеко. Темнело, когда я добрался до города, это было скорее большое село, асфальт был только в центре. С купола старой церкви доносилось карканье ворон. Во дворе церкви нищие развели огонь и пекли картошку.
– Иди, погрейся, – позвали они меня.
Я подошел.
– Ты поп? – спросили они.
– Нет.
– А почему одет так?
– У меня другой одежды нет.
Накормили меня картошкой и угостили стаканом водки. Утром объяснили, как выйти на шоссейную дорогу. Я поблагодарил их, попрощался и через неделю наконец добрался до Ростова. Там, на железнодорожном вокзале, корейцы грузили на машины капусту. Я помог им, за это мне дали три кочана капусты и восемь рублей. Я положил кочаны в рюкзак и нашел будку стрелочника, тут сидел усатый мужик, я дал ему четыре рубля, и он показал мне место и пути, где останавливались товарные поезда на Краснодар. Товарный поезд приехал поздно ночью и отправился на рассвете. Я вместе с двумя малолетними бродягами залез под бульдозер, стоявший на открытой платформе. Бродяги были мальчишки лет тринадцати-четырнадцати. Куда или зачем ехали, они не знали и не думали об этом, смеялись и пели. У них был полный кулек окурков, они и меня угощали, не жалея. А я отдал им кочан капусты.
На другое утро проснулся я поздно. Поезд остановился в каком-то пустынном месте. Я был один, мальчишек не было видно. Удивился, что они не забрали кочаны капусты, наверное, вернутся, подумал я. Но они не вернулись. Мы стояли до вечера. Охрана дважды прошлась туда и обратно, сапоги с подковками звенели всего в двух метрах от меня. Наконец мы тронулись, поехали, ночь прошла, на другой день к полудню вошли в город. Над зданием железнодорожного вокзала большими буквами было написано: «Краснодар». Почти два месяца пути, и наконец я у цели. Но поезд и не собирался останавливаться, миновали вокзал, и он прибавил ходу. Когда начались пригороды, я оперся о край платформы и спрыгнул, меня качнуло, но я удержался на ногах, не упал. Прошел мост и остановился, стал смотреть на городские крыши. Теперь мне нужно было найти тот дом.
Расспрашивал прохожих, проходил как минимум два часа и наконец увидел водонапорную башню, она возвышалась, как и много лет назад. Там же рядом был маленький рынок, я узнал арку над входом, теперь она была выкрашена в зеленый цвет. Через некоторое время я нашел улочку, которую искал, прошел шагов сто и замер – на месте той жалкой халупы, в которой я спрятал золото, стояло трехэтажное здание, окруженное высокой каменной оградой с большими железными воротами. У меня выступил пот, я почувствовал слабость. Но не удивился, казалось, я ожидал чего-то подобного.
Перешел на другую сторону улицы и сел на лавку возле старого забора. Перед глазами встала та старуха-ведьма, гадавшая мне в тюрьме: «Разбогатеешь и проживешь сто лет». «Еще вопрос, сколько я проживу, но что касается богатства, тут она ошиблась, – заключил я, – шанс у меня явно был, но я опоздал и упустил его». Надежда и мечта о сладкой жизни поблекли и испарились, а я долго сидел неподвижно, уставившись на трехэтажный дом.
Рядом со мной открылась выкрашенная в синий цвет калитка, и вышел
