бабушки с отцовской стороны. У меня было чувство, будто ученые подвергли ДНК-анализу членов моей собственной семьи.
Во времена моих детства и юности папина мама – бабушка Хильда – казалась мне особенной. Судя по внешности, она вполне могла принадлежать к первым земледельцам Европы. Темные волосы, карие глаза и тонкие черты лица делали ее поразительно красивой. Еще бабушка хорошо пела и гордилась тем, как в детстве солировала в церковном хоре. Ее отец служил кантором в церкви Эябю, возле Векшё. Он был строгим, имел много детей и скудный доход. Однажды мимо проезжала богатая пара из Стокгольма; пара спросила, нельзя ли им забрать с собой эту миленькую девочку – в обмен на денежное вспомоществование. Кантор пришел в ярость; да, он беден, но он не собирается торговать своими детьми. Я так и не знаю, радовалась ли бабушка тому, что осталась дома, со своим строгим отцом-кантором, или втайне мечтала о другой жизни в состоятельной стокгольмской семье.
Дети в Эябю могли ходить в школу только половину учебного времени: потом учителя на велосипедах отправлялись в соседний приход Хэрлёв, вести уроки там. Но маленькая Хильда устраивалась на багажнике учительского велосипеда и так ехала в соседнюю школу. Закончив учебу, бабушка отправилась в Стокгольм и нанялась в офицерскую семью няней. После тяжелого, полного мучений и издевательств года, проведенного в этой семье, она перебралась в Векшё, поступила в учительскую семинарию и встретила своего будущего мужа, моего дедушку. У них родились двое детей, и после папиного рождения бабушка Хильда предложила дедушке пойти учиться на художника, сказав, что может обеспечивать семью, работая учительницей. К тому времени дед уже посещал подготовительные курсы, несколько его соучеников стали именитыми художниками. Но дедушка отказался от того, чтобы добытчиком в семье была бабушка. Знаменитым живописцем он так и не стал, продолжил учительствовать, а картины писал в свободное от работы время. Бабушка Хильда через несколько лет уволилась из школы и остаток жизни была домохозяйкой.
Когда мне было шесть лет, она приехала из Кальмара в Гётеборг, чтобы проводить меня в первый класс. Незадолго до этого родился мой младший брат, и маме требовалась помощь. Еще я помню несколько волшебных рождественских вечеров у нее дома в Кальмаре, несколько прекрасных пасхальных каникул. Почему-то мне запомнились цветы печеночницы и крупа саго. Ни того, ни другого у нас в Гётеборге не было. Когда мне исполнилось двенадцать лет, бабушка научила меня штопать, и мы вместе чинили мои рваные нейлоновые колготки. Бережливость была ее отличительной чертой. Когда чистишь картошку, срезай шкурку как можно тоньше, наставляла она.
После двенадцати лет я нечасто видела родителей отца. Но бабушка никогда не забывала прислать подарок на Рождество и день рождения: чаще всего одежду, иногда – простенькое украшение, но ее подарки всегда были выбраны с любовью и заботой обо мне.
Повзрослев, я сама стала писать бабушке с дедушкой и несколько раз съездила к ним в Кальмар. Когда бабушке было далеко за восемьдесят, она оставалась такой же бодрой и бережливой. Она совершала долгие прогулки, собирала грибы и по новому мосту ездила на велосипеде на остров Эланд, чтобы взглянуть, как цветет печеночница.
Конечно, я не думаю, что гены, определившие внешность моей бабушки, остались в первозданной чистоте, пройдя от Сирии до Смоланда. В ней, как и во всех нас, смешались крестьяне и охотники каменного века, и многое произошло с тех пор, как первые крестьяне десять тысяч лет назад покинули Сирию. Достаточно вернуться на два поколения назад, и вот перед нами четыре разных человека, от которых родилась бабушка. Еще несколько поколений назад – и предки будут исчисляться тысячами. Чей генетический вклад передастся потомкам, зависит от воли случая.
Умом я это понимаю. Но не могу оставаться хладнокровной, думая о многотысячелетней генетической связи между матерями и дочерями, которую теперь мы можем наглядно увидеть и даже локализовать географически благодаря современным ДНК-методикам и митохондриальным исследованиям.
Между мной и крестьянками из древних сирийских могил – около четырехсот поколений; эти женщины тоже принадлежали к гаплогруппе Н, которую обобщенно называют кланом Хелены.
Между мной и первой из моих прародительниц (со стороны бабушки по отцу), сведения о которой существуют в письменных источниках, – восемь поколений. Эту женщину звали Катарина Эриксдоттер, она была замужем за сапожником Петтером Андерссоном. Они и их дети жили в деревеньке Стурскуген, в нескольких десятках километров севернее Фальчёпинга.
Когда я отправляюсь в Фальчёпинг на интервью с археологом, откопавшим останки земледельцев из Гёкхема, я заезжаю в Стурскуген. Дом, где жила Катарина, не сохранился, на этом месте теперь еловая плантация. Но вокруг расстилается все тот же зеленый пейзаж, что и в XVIII веке: старые дубы и другие лиственные деревья, а на лугах пасутся коровы.
Зато сохранилась усадьба помещика, у которого сапожник арендовал землю. Она расположена совсем рядом с церковью, между ними только узкий проход для частного пользования. «Отличная иллюстрация того, сколь близки были власть и церковь», – замечает мой местный гид, генеалог и бывший муниципальный советник, приверженец Партии центра.
Во времена Катарины Эриксдоттер поместьем Стура Дала владел некий Петер Там, чья семья разбогатела благодаря Ост-Индской компании. Поместье было одним из самых больших во всей провинции, что говорит само за себя, поскольку земля Вестергётланде плодородна и щедра и богатых сельскохозяйственных угодий здесь немало.
Домик сапожника в Стурскугене тоже, похоже, был довольно зажиточным. В описи имущества покойной, проведенной по случаю смерти Катарины, отмечены: черное и голубое камлотовые платья, коричневая атласная рубашка, полотняный жакет с кожаной отделкой, корсет в клетку, шерстяная шапочка, шелковый чепец и другая одежда. На подворье имелось четыре рыжие коровы, гнедая кобыла, несколько овец и свиней. В доме были зеркала, стенные часы, аппарат для производства домашней водки, рюмки и серебряные кубки; к тому же Катарина и Петтер скопили около ста риксдалеров.
Самые старые записи о Катарине Эриксдоттер в метрических церковных книгах сообщают, что в 1766 году она приехала в эту местность, чтобы наняться служанкой на хутор Хеггеторн. Тогда ей, судя по всему, было 26 лет. Сапожник Петтер Андерссон приехал на Хеггеторн в тот же год, и год спустя они поженились. В книге бракосочетаний указано, что Катарина родилась в Уденсокере, расположенном больше чем в сорока километрах
