из области Саво и карельских лесов на территорию современной Швеции, чтобы заняться подсечным земледелием. «В жилах твоей бабушки много финской крови. Вот откуда у тебя высокие скулы», – часто говорила мама.
Вопрос в том, правда ли это.
Несколько лет назад на книжной ярмарке в Гётеборге я наткнулась на стенд, где собрались несколько генеалогов. Может быть, именно там и началась эта книга.
Я попросила генеалогов поискать данные о моей бабушке и прабабушке и была поражена тем, как ловко они, имея столь скудные сведения, ориентировались в своей базе данных. Всего через несколько секунд они нашли бабушку Берту, прабабушку Каролину, бабушку бабушки Кайсу и ее мать Карин Свенсдоттер.
И на этом процесс прервался. В базе не было данных о том, где родилась Карин Свенсдоттер, мать бабушки моей бабушки.
Но во мне уже проснулось любопытство. Несколько месяцев спустя я связалась с уже упомянутым приятелем-сокурсником, известным генеалогом Хоканом Скугшё. Он тоже углубился в поиски. Хокану удалось кружным путем найти то, чего не смогли найти генеалоги с книжной ярмарки. Он сумел доказать, что Карин Свенсдоттер была незаконнорожденной дочерью некой Анники Свенсдоттер, рожденной ею в фабричном поселке Хилльрингсберг, к югу от Арвики. Увы, Анника Свенсдоттер умерла, когда ей было всего сорок пять лет, «в крайней бедности», как гласит запись в церковной книге. Сама Анника, в свою очередь, была дочерью женщины, которую тоже звали Карин – совсем как меня.
Летом 2012 года я отправилась в Хилльрингсберг, чтобы узнать больше о Карин Гудмунсдоттер, матери бабушки бабушки моей бабушки, женщине, которая родилась в 1735 году.
Хилльрингсберг расположен на берегу продолговатого озера Глафсфьорден – за красивый блеск его здесь называют «Стеклянным». С воды открывается живописный вид на большую белую усадьбу, обращенную верандой к воде.
В XVIII веке в Хилльрингсберге был небольшой металлургический завод, на котором производили прутковое железо и гвозди. Еще там были мельницы и лесопилки. Карин Гудмундсдоттер, судя по всему, жила на лесопилке под названием Недре-Соген. Она располагалась рядом с речной стремниной, недалеко от господского двора. Я пытаюсь представить себе, как выглядело это место в XVIII веке, когда здесь жила Карин Гудмундсдоттер. Поток грохочет, заглушая прочие звуки, – наверное, так же он грохотал и в то время. Старые бараки сгорели, кузницы больше нет. Вместо них высится предприятие по производству солнечных батарей для крыши, одно из самых крупных в Скандинавии.
Эксперт-генеалог Хокан Скугшё считает вполне возможным, что моя материнская линия происходит от лесных финнов, которые пришли сюда в XVII веке. Поэтому я назначила в местном кафе встречу с Карлом-Густавом Линдгреном, историком-краеведом и генеалогом, который написал несколько книг о лесных финнах. Последняя называется «Где рубили и корчевали финны»; в ней содержится подробное описание старых торпов и хуторов Арвики.
Подтвердить, что Карин имела финские корни, Линдгрен не может. И даже, наоборот, рассказывает мне о том, что шведы и финны почти не пересекались, различаясь средой обитания – финны в лесу, а шведы – там, где были возделанные поля и сельхозугодия.
Линдгрен уже успел установить, что Карин Гудмундсдоттер была замужем за мельником из Хелльрингсберга. До этого она была замужем за другим мельником, из другого фабричного поселка. Но он умер от чахотки всего через полтора года, когда Карин было 26 лет. Отец Карин, Гудмунд, был солдатом родом с расположенного неподалеку хутора Форс. Он сражался в армии Карла XII в Норвегии, а после смерти короля служил звонарем в приходе Ставнэс, на другом берегу Глафсфьордена. Он умел читать и пел, имел хороший голос. Напрямик через озеро между Ставнэсом и Хилльрингсбергом всего несколько километров. Но, вероятно, обычным способом попасть с одного берега на другой был паром, который ходил в южной, самой узкой части озера.
Вернувшись из вермландской поездки, я прошу Хокана еще раз проверить базы местных генеалогов. Все сходится. Карин Гудмунсдоттер была женой мельника из Хилльрингсберга, родилась в Ставнэсе в семье звонаря по фамилии Гудмунд и его жены Мэрты. О Мэрте сведений нашлось немного: вроде бы она родилась в 1698 году. Еще Хокан нашел короткую запись в церковной метрике о «теще», которая конец жизни провела на звонаревом подворье в Ставнэсе. Вероятно, эта женщина была матерью Мэрты, но ее имя не упоминается.
И ни слова о том, что хоть где-то в этой истории замешаны лесные финны.
Взяв результаты своего ДНК-анализа, я обращаюсь к руководителю норвежского ДНК-проекта, который работает с родословными лесных финнов. Однако в их базах нет людей с митохондриальной ДНК, близкой к моей редкой U5b1b1. Есть несколько человек с митохондриальной ДНК, относящейся к подгруппе, обычной для саамов: U5b1b1а. Большинство же прошедших ДНК-тест лесных финнов принадлежит к гаплогруппам, которые пришли в Европу с распространением земледелия, то есть H, J и Т. Это важно для понимания происхождения лесных финнов, но ничего не говорит об истории моей семьи.
Таким образом, ничто не доказывает, что я по материнской линии принадлежу к этносу лесных финнов. Подозреваю, что Гуннар Турессон в своей книге слегка пофантазировал, в частности там, где речь идет о прошлом бабушки Кайсы Гулльбрандсдоттер. Наверное, ему хотелось добавить своему прошлому романтики. Турессон восхищался финской культурной традицией. В автобиографии он красочно описывает, как вермландские финны молились лесному богу Тапио, как прибивали медвежьи головы к соснам после удачной охоты. Он был прав по сути – среди нашей вермландской родни действительно есть лесные финны. Но, как я выяснила, не по прямой материнской линии.
Мне все же было интересно, откуда явилась Мэрта из Ставнэса – жена звонаря, мать Карин Гудмундсдоттер, и что за «теща» упоминается в документах. Однако поиски Хокана забуксовали, и он посоветовал мне связаться со своим приятелем-генеалогом Петером Олауссоном, сотрудником Карлстадского университета, специализирующимся на истории Вермланда.
Я пишу ему – и через несколько дней получаю по электронной почте любезный ответ. Петер Олауссон согласен поискать в архиве сведения о матери Карин Гудмундсдоттер Мэрте и о ее матери, «теще» с подворья ставнэсского звонаря.
Все это происходит осенью 2012 года. Потом на долгое время воцаряется тишина. Почти два года спустя, в июне 2014 года, я получаю новое письмо от Петера Олауссона. Оно начинается так: «Вы, наверное, решили, что я
