Барабанщик легко спрыгивает на металлические пластины пола, и я приземляюсь рядом.
— Добро пожаловать в котельную номер 6! — Он простирает руку в сторону драконов. — Разве они не красавцы?
Наше появление вызывает ажиотаж среди рабочих. Мужчины разных возрастов разглядывают нас, но под слоем грязи невозможно понять выражения их лиц. Один пожимает Барабанщику руку, другие выкрикивают приветствия.
— Поглядите-ка, кто свалился в кроличью нору. — Человек с мускулами размером с мою голову хлопает меня по спине с такой силой, что лишь чудом не проламывает ребра.
Барабанщик кланяется ему и представляет мне на своем ломаном английском:
— Брэндиш, друг.
Брэндиш жмет мне руку. Волосы у него желтые, а вот все остальное, включая зубы, черное.
— Все друзья Барабанщика — мои друзья, дорогуша. — Басок у него усталый, но добродушный, из тех, от которых дети с колен падают. — Когда Барабанщик с нами, мы все ладим. Ну так что, взбодришь нас сегодня?
Барабанщик, внезапно засмущавшись, отмахивается. Но тут Брэндиш принимается топать и хлопать. Топ-хлоп, топ-хлоп-хлоп. Топ-хлоп, топ-хлоп-хлоп. Остальные присоединяются, стуча не только ногами, но и лопатами, и вообще всем, что попадается под руку.
Барабанщик начинает покачивать головой, отчего челка падает ему на глаза. Затем он закатывает рукава. Все эти испачканные копотью лица сейчас, похоже, повернуты к нему, даже лица тех, кто стоит у топок.
С улыбкой, напоминающей ломтик дыни, он протягивает мне свою трещотку.
— Я буду очень рад, если ты согласишься помочь мне.
Я неуверенно кручу инструмент. Та-та. Та-та.
— Быстрее.
Стараюсь подстроиться под общий ритм. Та-тат-та-тат-та-тат…
Барабанщик переплетает пальцы, а затем выгибает их, хрустя костяшками. Потом подносит сложенные ковшиком ладони к губам, дуя сквозь отверстие, образованное его большими пальцами. Мотив соленой песенки «Пьяный моряк» вылетает из его ручной флейты, и не проходит и минуты, как все вокруг начинают подпевать.
Йо-хо, идем мы в море, Йо-хо, идем мы в море, Йо-хо, идем мы в море Рано до рассвета! Ржавой бритвой выбрей пузо, Ржавой бритвой выбрей пузо, Ржавой бритвой выбрей пузо Рано до рассвета! Йо-хо, идем мы в море, Йо-хо, идем мы в море, Йо-хо, идем мы в море Рано до рассвета! Мордой сунь его в телегу, Мордой сунь его в телегу, Мордой сунь его в телегу Рано до рассвета! Йо-хо, идем мы в море, Йо-хо, идем мы в море, Йо-хо, идем мы в море Рано до рассвета! С каждой новой строчкой топот и стук ускоряются, и лопаты летают быстрее, сливаясь перед моим взглядом в сплошные металлические пятна. И у меня на сердце становится легче. Я стараюсь не отставать, чувствуя странное умиротворение оттого, что являюсь частью общей симфонии.
Барабанщик пускается в пляс, перескакивая с одной ноги на другую. Затем он останавливается, как заводной солдатик, и пробирается мимо котлов на другую сторону, где еще больше печей и приветственные крики звучат еще громче. К тому времени, как они вывешивают пьяного моряка на просушку, пот с Барабанщика течет ручьями, и, я клянусь, «Титаник» прибавил пару узлов после того, как мы пришли.
Возможно ли, что Джейми обрел покой здесь, в этом далеко не спокойном месте, особенно когда Барабанщик заряжает всех своей энергией. Может быть, когда твое тело так тяжело работает, душа отдыхает. Да, это тяжелая, грязная работа, но я не могу не признать, что здесь есть дружба и даже своего рода семья.
Каким-то образом поход на нижнюю палубу позволил взглянуть на все издали, как дозорному на марсовой площадке. Впервые я могу по-настоящему увидеть Джейми и его жизнь, которую он собрал из осколков. Она вовсе не такая, какой я ее считала, темная, унылая и рутинная, а напротив, полная тепла и даже успешная. Если ему придется уехать, он никогда больше не увидит свою новую семью. Хотя я по-прежнему не понимаю, почему он должен бросить прежнюю.
Брэндиш, сияя, как лампочка, несет кружку воды умирающему от жажды Барабанщику. Он пьет, но его смеющиеся глаза гаснут, когда Барабанщик замечает мою грусть. Он протягивает мне кружку.
Выдавив улыбку, я возвращаю ему трещотку и говорю на кантонском:
— Семя пробило шелуху и дало всходы.
Он отмахивается от этой фразы, означающей, что его талант налицо.
Брэндиш почесывает полотняную шапочку, прикрывающую его соломенные кудри.
— Здорово, что ты спустился и разбудил моих парней. Капитан подгоняет нас с шести утра. Хочет прибыть в Нью-Йорк на день раньше. Могу поспорить, завтра захочет уже на два.
Он утирает лицо рукавом, и невозможно понять, шутит он или говорит серьезно. Но если второе, то у меня еще меньше времени, чтобы найти и поразить мистера Стюарта.
Барабанщик хмурится.
— К чему спешка?
— Он хочет побить какой-то рекорд. Хочет, чтобы о его последнем плавании заговорили, я считаю, а это значит, придется заставить этого красавца пахать на пределе.
— Я бы хотел помочь, но…
Барабанщик кидает взгляд на меня.
— Пожалуйста, оставайся, — прошу я его. — Мне нужно поговорить с Джейми.
Он улыбается.
— Имбирь и чеснок. Хорошо.
18
![]()
Вместо того чтобы отправиться в каюту 14, я поднимаюсь в общую гостиную на носу за содовой водой, которую здесь держат для страдающих морской болезнью. При мысли о том, что мы с Джейми теперь идем разными путями, сердце сжимает, словно в тисках. Я не готова. Возможно, никогда не буду готова.
До моих ушей долетает знакомый бодрый голос.
— Вот же она. — Олли пробирается сквозь заполнившую гостиную толпу пассажиров, а следом за ним спешит запыхавшийся Джейми. — Мы везде искали.
Джейми разглядывает мое чумазое лицо.
— Почему на тебе шапка Барабанщика?
— Он водил меня посмотреть котельные.
У Олли отпадает челюсть, открывая вид на рот, полный остреньких зубок.
— Но как? Туда же просто так не пускают. Сколько у них котлов? Есть двусторонние?
Джейми тыкает Олли в бок и кивает в сторону лестницы, давая понять, что тому пора «освежиться».
— Э, точно. Пойду попробую найти Винка и Бо.
Мы смотрим, как он скачет по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки за раз, пока окончательно не скрывается из виду.
Брат обращает ко мне полный раскаяния взгляд. Припухшие мешки, которые Ба называл шелковыми червями, обосновались под его глазами, наверное, из-за полуночных посиделок за карточным столом, рядом с Бо. Он протягивает мне сверток.
— Никаких корок. Слыхал об этом.
Я открываю сверток и сжимаю кусок хлеба, свежего и мягкого.
— Как вам это удалось?
— Дина Доменик, русская подруга Минг Лаи, попросила за нас.
Когда один из боковых столиков откидывается, он выдвигает для меня стул, но потом, неловко кашлянув, усаживается сам. Я плюхаюсь на стоящую напротив скамью, мысленно напоминая себе не скрещивать ноги. За соседним столиком двое карапузов прекращают тянуть мать за косы и принимаются разглядывать нас своими глазами-бусинами, похожими на изюм в булочках.
