Она хватает подол журавлиного платья и легко стягивает его через мою голову.
— Как ты умудрилась сшить его без пуговиц?
— Я кроила ткань по диагонали. Ткани требуется больше, но диагональ позволяет ей тянуться.
Я понимаю далеко не все, что она говорит, но киваю, внезапно чувствуя неловкость оттого, что стою в нижнем белье.
— Святые небеса, как ты называешь эту штуковину?
— Это, эм, моя шапочка для близнецов.
Она взрывается смехом.
— Шапочка для близнецов. Ты сама это сделала?
— Да. Держит булочки на тарелочке. Я даже подумывала внести кое-какие изменения, вроде тянущейся ткани на лямках и застежки спереди.
— Мне нравится ход твоих мыслей. — Ее взгляд задумчиво скользит по мне, пока она вытаскивает из чехла платье цвета розы.
Я ахаю при виде этого потрясающего оттенка, который просто требует внимания. Юбка сшита посередине, так что снизу это скорее брюки, а на спине расположен ряд пуговок.
— Но все будут пялиться на меня.
— В этом-то и суть, — радостно заявляет она. — Ты уже была в туалете?
— Прошу прощения?
— В этом костюме подарить облегчение мочевому пузырю может оказаться непросто. Но мне ужасно нравится моя идея платья-брюк. Если ты готова, вставай сюда, вот так.
Я аккуратно переступаю ногами, нырнув в наряд. Сзади она натягивает лиф платья на мое туловище, завязав две широкие ленты бантом на моей шее и застегнув задние пуговицы. Я оборачиваюсь, но не замечаю никакой ткани на лопатках.
— Чего-то не хватает?
Она смеется.
— Риск придает моде страсти. Надень накидку, если нужно, но, умоляю, не пей красное вино в ней. Ты представить себе не можешь, как трудно было добиться именно такого оттенка кашемира при окраске. Я вшила туда рукава, чтобы сохранять тепло.
Она протягивает накидку того же насыщенно-розового цвета, и я сую в нее руки, оборачивая вокруг себя, как одеяло.
Мое отражение в зеркале туалетного столика заставляет вспомнить элегантные английские розы на длинных стеблях, растущие в садах Кенсингтонского дворца. Я начинаю жалеть о своей неудачной стрижке, которая теперь кажется куском грязи на лепестках розы.
Словно подумав о том же, Эйприл пристраивает мне на голову розовую шляпку с загнутыми полями, а затем помогает закрепить на ней вуаль.
— Думаю, я видела твоего брата, когда он чинил шезлонги. — Улыбка Эйприл становится шире. — Красивый молодой человек. Жаль, не мой тип.
Я вспыхиваю от гнева.
— Потому что он китаец?
На ее лице появляется лукавое выражение, отчего она становится похожа на малиновку на жердочке.
— Нет, дорогая. Китайцы мне очень даже нравятся.
— О, — выдыхаю я, не зная, что еще сказать. — Ну, сейчас он скорее мороженая треска.
Она достает из своего саквояжа драгоценную брошь и прикалывает ее мне на лиф.
— Вам с ним нужно разобраться во всем, пока не стало слишком поздно. Поверь, уж я-то знаю.
— А если проблема в том, что мне нет места в его жизни?
— Ты в этом уверена?
— Наши родители умерли, теперь друг у друга есть только мы. Но он хочет, чтобы я вернулась в Англию и не мешала ему дальше швырять уголь.
Я слишком сгущаю краски, но, в общем, все так и есть.
Она отступает.
— Делай, что хочешь, и позволь ему делать то же самое. Как я обычно говорю своим клиентам, нужно носить цвета, которые вам идут, а это не всегда те, которые вы хотите или которые кто-то вам навязывает. — Она оглядывает меня с ног до головы. — Цвет пыльной розы тебе к лицу. Как жаль, что приходится прятать его под этой вуалью.
Если бы я была больше похожа на маму, можно было бы обойтись и без вуали. И вообще, будь я больше похожа на маму, я бы не оказалась в такой ситуации. Щечки попухлее, как булочки, а не как лепешки, но подлиннее, более светлый цвет лица. Самые незначительные изменения во внешности полностью изменили бы мое путешествие. Мама от многого отказалась, выйдя замуж за Ба, — не только от своих родителей, но и от сильно недооцененной возможности быть незаметной.
Эйприл быстро достает из чехла еще одно платье, и клянусь, я вижу водопад, струящийся с ее пальцев. Плотный шелк переливается от изумрудно-зеленого на лифе до темно-синего на подоле, как павлинье перо. Вышитые бисером розочки добавляют ткани текучести и блеска.
— А это для твоей завтрашней встречи с капитаном.
Я фыркаю.
— Да л’ан! Я не могу его надеть. — От волнения сбиваюсь на мамин кокни.
— Почему? Эта модель просто надевается. — Она показывает мне похожий на халат наряд с обеих сторон. Это кимоно, с широкими рукавами до локтя. — Простой крой в сочетании с роскошной тканью идеально стирают грань между дневным и вечерним нарядом.
— Оно слишком шикарное. Что, если я наступлю на подол или, ну не знаю, он пропахнет мной?
— Твой запах ничем не отличается от запаха любого здешнего пассажира. Это просто платье. Предполагается, что ты должна его носить, а не становиться для него вешалкой. Это называется стилем.
Она прижимает кимоно к себе, словно обнимая, а потом вешает в гардероб.
Английская роза в зеркале чуть подувяла. Платье-брюки и то, с журавлями, безусловно притягивают к себе внимание. Но это кимоно из разряда таких вещей, которые требуют не только внимания, но и экипажа с четверкой лошадей. Я вздыхаю, пообещав себе, что разберусь с вопросами «стиля» позже.
— Ты нашла мистера Стюарта?
— Пока нет, но у меня есть зацепка. Мои источники сообщают, что ему нравятся фиолетовые котелки и послеполуденные солнечные ванны на прогулочной палубе.
— Спасибо. — Меня омывает волной благодарности, хотя я и понимаю, что мы с Эйприл всего лишь деловые знакомые. Мой план начинает реализовываться.
— Доброй ночи, дорогая.
После ухода Эйприл я все-таки решаю выйти на вечерний променад. Миссис Слоан купила туфли на резиновом ходу для прогулок, которые она собиралась совершать по палубе А. Пусть мне, в отличие от нее, придется идти на каблуках, но это не помешает разведать обстановку перед завтрашней охотой на мистера Стюарта.
Поскольку ужин уже подан, прогулочная палуба почти пуста. Тускнеющее солнце купает меня в прощальных лучах тепла и окрашивает небо в глубокий малиновый цвет. Госпожа Небо носит красное, когда хочет привлечь внимание.
Дойдя до носовой части прогулочной палубы, я оборачиваюсь взглянуть на похожую на лопату фок-мачту, сплошь утыканную столбиками и увешанную лианами кабеля и мотками канатов. У ее основания лежит массивный якорь — та самая железяка, которая тянет нас к некоему гигантскому магниту на американских берегах. На верхушке мачты потирает руки один из дозорных. Джейми сказал, что марсовая площадка — худшая вахта. Там всегда либо слишком жарко, либо слишком холодно, и ужасно утомительно, словно перемешиваешь чай взглядом. Должно быть, у этих дозорных отличное зрение. Ни у одного из них нет бинокля.
«Титаник» разрезает волны, и на моей коже оседает облачко брызг. Солнце неподвижно зависло над горизонтом, как соверен в невидимых пальцах. Без предупреждения солнечная монета словно скрывается в чьем-то глубоком кармане.
Я тру глаза. Как я умудрилась пропустить заход солнца? Небеса в очередной раз сыграли со мной шутку.
Сердце в груди замирает. Сначала мама, потом Ба. А теперь и Джейми. Как он может отвергать меня, единственного оставшегося члена его семьи? Раньше мы были не разлей вода, рано сообразив, что два лучше, чем один, когда один из нас выбрался из колыбельки, используя второго как подставку. Ба и мама всегда учили нас, что семья стоит на первом месте, но, когда их не стало, он, похоже, решил найти себе новую.
Я шмыгаю носом, потекшим вовсе не из-за резкого похолодания.
К тому времени, как я добираюсь до лодочной палубы, небо становится иссиня-черным, цвета воронова крыла, освещенного перышком-луной. Если Джейми прохлаждается здесь, любуясь на звезды, ему ни за что не побить меня. Но чехол третьей шлюпки натянут туго, как барабан.
Ладно, братец. Постарайся изо всех сил.
